4 октября 2019 года — пять лет со дня смерти Федора Черенкова. Интервью с его многолетним партнером и лучшим другом Сергеем Родионовым для книги «Федор Черенков» в серии «ЖЗЛ».
Мы встретились с Сергеем Родионовым в его тогда еще гендиректорском кабинете спартаковского клуба напротив «Открытие Арены» в первый день ЧМ-2018. Через несколько часов Россия должна была сразиться с Саудовской Аравией, а еще спустя пару дней самому спартаковскому стадиону предстояло распахнуть двери перед всем миром.
Словом, ему было чем заняться. Второй снайпер в истории красно-белых всегда был человеком скромным и не самым охочим до интервью, да и клубных забот у него хватало, — вот и тут пару-тройку месяцев пришлось за Сергеем Юрьевичем «поохотиться». Но как книга о Черенкове может быть без Родионова?!
Кто ищет — тот всегда найдет. «Не знаю, смогу ли вам что-то новое рассказать», — вдруг застеснялся Родионов, когда мы вошли в кабинет. И пусть в тот момент речь шла максимум о часе разговора, продлился он два с половиной.
Такова магия Черенкова.
Теперь Родионов — снова президент детско-юношеской академии «Спартака». Имени Черенкова — кого же еще? Он руководил ей и в тот момент, когда благодаря письму спартаковских ветеранов академии еще прижизненно присвоили имя великого футболиста. Нет никаких сомнений, что заслуга его самого близкого товарища в том была очень велика.
Недавно мне довелось побывать там, на Оленьем валу, на торжественной церемонии. Художник Сергей Зленко вручал академии очень достойный портрет Федора. Выступавший с ответным словом Родионов собрал несколько десятков мальчишек двух возрастов, чтобы посмотрели, послушали и впитали. И мне показалось, что в этой атмосфере ему гораздо уютнее, чем в официальном кабинете высокого клубного функционера...
Он умел радоваться за других больше, чем за себя
— Вы как-то рассказывали, что в одной из ваших бесед Черенков на полном серьезе назвал себя... плохим футболистом, — напоминаем Родионову. — Как это было?
— Если не ошибаюсь, это произошло в Баку. Мы на выездах всегда жили в одной комнате и, как обычно, готовились к игре. Как разговор свернул в эту сторону, не помню — но вдруг слышу: «Серег, я, наверное, плохой футболист». Я поразился: «Почему, Федор?» — «Вот Константин Иванович всегда объясняет нам на теории, что игрок, принимающий мяч, должен до его приема иметь два-три варианта. Либо ты обрабатываешь с уходом влево, либо вправо, либо еще что-то». — «И чего, Федь?» — «А вот я не имею этих вариантов. Значит, что получается? Я — плохой футболист».
— Нашлись что ответить?
— Задумался. И понял, что все его гениальные действия — на подсознательном уровне. Они просто необъяснимы, в том числе и для него самого. Многие задавали ему вопросы, в том числе и я: «Как ты это делаешь?» Он каждый раз отвечал: «Не знаю. Не могу объяснить». Это происходило интуитивно. А в тот раз после паузы я сказал: «Федор, подожди. Если ты — плохой футболист, то кто же тогда мы?!»
Расскажу случай, который был в 1980 году. Игра с венграми, мой первый матч за сборную. А Черенков был лучшим игроком команды на Олимпиаде в Москве, забивал голы в четырех матчах подряд. Уже после Игр меня пригласили, и готовлюсь выйти на замену. Федор тоже на лавочке. И он описывает мне картину. Клянусь, ничего не выдумываю!
— Какую?
— «Серег, сейчас выходишь. Гаврилов получает мяч, отдает тебе один на один. Единственное, прошу тебя, — подсекай. И будет гол». Так что же вы думаете? Так все и получилось. Юрий Василич вывел меня один на один, вратарь выходит, и я сразу вспоминаю: «Подсекай!» И забиваю свой первый мяч за сборную СССР. После игры вспоминали, он улыбался: «Вот видишь — подсек! Молодец!»
Он умел радоваться за других больше, чем за себя. У него никогда не было ревности. Вообще, такие люди, которые и обладают плеймейкерскими качествами, и сами могут забить, и отбирают мяч — они, как правило, радуются за партнеров. И Черенков так делал. Это чистый форвард — чаще всего эгоист. Но только не он. Вообще, его добротой и щедростью многие пользовались. Знали, что не откажет. И в долг занимали. Не буду их осуждать, бог им судья. А он ни на кого надолго не обижался. Мог на какой-то период перестать общаться с человеком, замкнуться. Но потом проходило время, и все у них налаживалось.
У него был особый взгляд на футбол. Нам визуально одни его голы казались самыми красивыми, а он выделял другие. Потому что это доступно только гениальным людям.
— Какие, например?
— Два мяча «Астон Вилле». Они не были шедевральными, но стали важнейшими. Наверное, поэтому. Ведь клуб из Бирмингема в предыдущем сезоне выиграл Кубок чемпионов — а мы его прошли. Два года подряд «Спартак» обыгрывал английские команды — сначала «Арсенал», потом «Астон Виллу». И в обоих случаях Черенков играл ключевую роль.
Помню, когда за день до ответного матча с «Арсеналом» после домашних 3:2 вышли на тренировку на «Хайбери», Бесков посмотрел на нас и чуть с поля не увел. Сказал: «Вы не готовы, зачем вы сюда приехали?» А на следующий день Федору и всем нам стоя аплодировали лондонские зрители. Это дорогого стоило. В Бирмингеме после дубля Черенкова аплодисментов не было, зато был шок. На последней минуте оставили их без еврокубков!
— Для молодого поколения он остался Федором Федоровичем, хотя он не любил, чтобы его окликали по имени-отчеству. Вы его когда-нибудь так называли?
— Только в академии и при людях. А так, конечно, он для меня всегда был Федором, Федей.
Гитара в комнате на базе, «плот» Юрия Лозы
— Вы оба — воспитанники спартаковской школы. Там друг друга знали?
— Близко — нет. Все-таки три года разницы: он — 59-го, я — 62-го. Плюс к тому, тогда дети в «Спартаке» занимались в двух разных местах — в школе и в клубе, их объединение произошло чуть позже. Федор с самого начала был в первой, я — во втором. А когда все стали заниматься на Оленьем валу, заочно друг друга, конечно, знали. Но личное знакомство произошло уже на базе в Тарасовке.
В школе, будущей академии, ты каждый день проводишь тренировки и матчи. И старшие на тебя смотрят. Это ты думаешь, что тебя никто не замечает, а на самом деле интересуются все и всем. Потом выяснилось, что он видел меня, а я — его.
Он был щупленький такой. И, кстати, не всегда попадал в состав. Команда 59-го года рождения была довольно-таки приличной, и там хватало ребят, которые по таланту могли претендовать на гораздо большее, нежели у них получилось. Например, Александр Шупляков, который сейчас работает в академии, был капитаном той команде. Был еще Киса, Киселев, тоже очень техничный. А Федя, даже не всегда попадая в состав, отличался техникой, видением поля.
— Кого из своих детских тренеров Черенков выделял? Нам всегда казалось, что олимпийского чемпиона Мельбурна-1956 Анатолия Масленкина.
— В беседах со мной он больше всего уделял внимание своему самому первому тренеру — даже еще не в спартаковской школе. Михаилу Мухортову, который работал с ним в Сетуни. Вспоминал его больше всего.
Как произошло личное знакомство — уже и не вспомню. На даты у меня не такая хорошая память, какая была у того же Федора. Он обладал феноменальной памятью. Вы ищете какой-то мяч в архивах, а он мог в деталях воспроизвести — как начиналась атака, как развивалась, кто кому отдал. Я не раз изумлялся: «Федор, как же ты помнишь все это?!»
— А что помните вы о ранних годах, когда только начали с Черенковым общаться? Как ваша дружба сложилась?
— Называться другом Федора Федоровича — очень почетное и ответственное звание, я бы сказал. Помню, как мы с конца 1979-го — начала 80-го и потом на протяжении многих лет практически все упражнения выполняли в паре. У Бескова было много таких упражнений.
Так и сошлись. Раньше ведь как жили на базе в Тарасовке — дубль на втором этаже, основной состав на третьем. По мере приближения к основе тебя переселяют выше. У меня был совсем небольшой период между школой и первой командой, когда я играл за дубль — всего несколько игр. И как-то оказался в номере с Федором на третьем этаже. То ли это произошло по распоряжению Бескова, то ли само собой — сложно сейчас сказать. Поселились и поселились. У нас не было никаких противоречий — наоборот, я был очень доволен. Все-таки спартаковцы, воспитанники школы, разница в возрасте небольшая. Оба — спокойные люди, уравновешенные.
— И нефутбольные, например, музыкальные интересы сошлись?
— У нас и любимая песня была общая — «Плот» Юрия Лозы. Тогда в номерах на базе не было телевизоров, но у нас были магнитофоны. Приходя в номер, тихонько ставили музыку. Чего греха таить — баловались на гитаре. По очереди сидели и что-то так бренчали. Для себя, чтобы больше никто не слышал. Дворовые, советские песни, которые нам нравились. Сейчас они могут показаться смешными, но это наша юность.
— При других спартаковцах играли на гитаре?
— Нет, до этого не дошли (смеется). Уровень не позволял. Где-то мы ее нашли, эту гитару. А потом, когда уже давно закончили играть, я Федору подарил гитару. А тогда... Едешь в машине, ставишь кассеты. По несколько раз подряд тот же «Плот» прослушивали. Зарубежную музыку — тоже, но нельзя сказать, что какую-то группу отдельно. Все подряд.
— Бесков про гитару знал?
— Нам, как обычно, казалось, что он ничего не знает. А он знал все. Но замечаний нам не делал. Мы же не хулиганили, не дебоширили. А Федор подарил мне бильярдный кий. Во что мы только ни играли в Тарасовке — и на бильярде, и в настольный теннис, и в домино, и в шахматы, и в шашки. Про карты не говорю, в них играли тогда почти все, за исключением меня. Считал, что это отвлекает от дела. А вот Федор к ребятам иногда подсаживался.
Игры ему давались легко. В Тарасовке был теннисный корт, и мы играли не только в теннис, но и в теннисбол — через сеточку ногами футбольным мячом. И опять же практически всегда были в одной паре. Как и волейбол, в который иногда играли головами — тоже площадочка была.
Если бы Малофеев повез сборную на ЧМ-86 — Черенков бы там был
— Всех и во все обыгрывали?
— Ну почему? Попробуйте Лобановского обыграть в теннисбол. Помню, были на сборах в Италии. В выходные все уехали, он оставил Хорика Оганесяна. Возвращаемся — они все еще играют. Шум-гам, такая заруба! Один на один. Другой вопрос, что судил всегда сам Валерий Васильевич со всеми вытекающими отсюда последствиями (смеется).
— Отношение к Черенкову Лобановского, не взявшего его ни на один чемпионат мира и Европы, — отдельная тема, очень болезненная. Доводилось когда-нибудь с Валерием Васильевичем на эту тему говорить?
— Никогда. В советское время такие темы никто не затрагивал. «Не вписывается в концепцию» — и все объяснение. Тренер уважаемый, это не обсуждается. Он отвечал за результат. Было у него какое-то видение по поводу нагрузок, которые у Лобановского были очень серьезные, — мол, что-то могло с Федором случиться... Обидно. Мир мог увидеть футболиста с таким талантом. И не увидел.
— Но ведь даже и Бесков, пусть ему Лобановский тогда и помогал, не взял его на ЧМ-82.
— Мое мнение — в отсутствие Буряка и Кипиани Федор мог принести там колоссальную пользу. Конечно, был Юрий Гаврилов, но хорошему игроку всегда можно найти место. Федор мог сыграть и на фланге, и впереди. Он нашел бы возможность обхитрить соперника, обмануть. Даже не имея каких-то скоростных качеств, за счет понимания игры.
Я был очень удивлен, что его тогда не взяли. Но был еще слишком молодым, чтобы задавать вопросы. Мне тогда самому очень повезло. В 19 лет взяли на чемпионат мира и дали в двух играх даже сыграть! Все как во сне, в тумане.
Мне кажется, Черенков был близок к попаданию на каждый чемпионат мира. И везде Федор был бы Федором. Я не понимал, почему его не берут. Задавал этот вопрос себе. Но не ему. Потому что понимал, что для него это момент болезненный.
— В связи с этим матчи с киевским «Динамо» имели для Черенкова особую принципиальность?
— Да, хотя он этого никогда и не афишировал. Но это было видно по его настрою, по внешнему виду. Настрой ведь можно рассмотреть не только тогда, когда ты шумишь, кричишь: «Давай, давай!» Он формируется внутри тебя. И Федя выдавал что-то такое, чего не ждали киевляне.
— Например, головой почти не играл, но забивал им на киевском Республиканском стадионе в чемпионском 87-м победный мяч со второго этажа.
— Да. И ни его, ни кого-то другого из нас не надо было на Киев настраивать. Как и соперников. Все понимали, что это экзамен, как тогда выражались. Самое страшное — это если проиграли, или даже 0:0 сыграли, едем назад на поезде, и Константин Иванович заходит в наше купе.
Я всегда лежал на верхней полке, потому что помоложе был. И он к каждому по очереди обращается: «Ну что, Сергей, сколько ты сегодня забил?» — «Ноль». — «А сколько отдал?» — «Ноль». — «Значит, ты кто? Ноль целых, ноль десятых». «А ты, Федор, — обращается к Черенкову, — что сегодня сделал?» — «Ничего». — «Не смогли мы сегодня Киев обыграть, да? Значит, ты тоже ноль сегодня!» Но ласково. Потому что Бесков понимал, на кого можно кричать, а кому нужно просто подсказать. Федор был ранимым человеком, и тренер это знал.
— Какие отношения у Черенкова были с самими киевлянами?
— Абсолютно нормальные. Где-то прозвучала фраза, что киевляне относились к Федору как-то не так. Ничего подобного! Никакого пренебрежения никогда не слышал. Наоборот, все — начиная с Чанова и заканчивая Блохиным — понимали, что это гениальный футболист.
— В 85-м, на восьмой год профессиональной карьеры, он именно против киевлян, после фола на Владимире Бессонове, получил первую свою желтую карточку.
— Этот момент не помню. Но должно было произойти что-то особенное, чтобы Федор так нарушил правила. Возможно, грубый удар сзади, потому что этого он не терпел.
— Александр Заваров его оприходовал.
— По ногам ему приходилось получать довольно часто. Хотя многие говорили, что уважительно относились к Федору, даже тот же Сергей Горлукович, который мягкостью никогда не отличался. После игр «Локомотива», приезжая в сборную, он предупреждал: «Тебя, Серега, буду дубасить, а вот Федора — подумаю».
— А такой беспощадный футболист, как Александр Бубнов, на тренировках «Спартака» в Черенкова втыкался?
— Втыкался. Но у нас не было грубости на тренировках. Константин Иванович строго следил за тем, чтобы в тренировочном процессе не было ненужных травм. Более агрессивно все было у Лобановского. Там даже грань переходило, потому что не свистелось даже то, что должно было свистеться. Валерий Васильевич считал, что жесткая борьба в игровых упражнениях будет переноситься на игру.
— В частных разговорах киевляне сочувствовали по поводу его непопаданий на чемпионаты мира?
— Эта тема не обсуждалась. Мы же многого не знали. Сейчас смотришь, например, интервью Эдуарда Малофеева в программе «Футбольное столетие», и он рассказывает о своей отставке перед самым ЧМ-86: «Меня вызвали и сказали всего пару слов: «Возьми в помощники Лобановского». Так как в команде много его игроков. А он отказался. Позвонил Бескову, и тот согласился: «Не бери». И тогда его уволили и назначили Лобановского. Кто мог тогда об этом знать? И говорить?
— По вашему мнению, если бы Малофеев остался, Черенков поехал на ЧМ-86?
— Думаю, да. Федор был одним из любимых его футболистов.
— В самом начале карьеры Черенков был хрупким, как тростинка. На этом сгорало много талантов, которым тренеры, глядя на них, не давали шанса.
— Федор заложил себе базу физподготовки перед чемпионским сезоном 1979 года, когда попал в команду мастеров. Федору явно не хватало физической мощи, и к зиме второй тренер Федор Новиков подготовил специально для него программу, которую он полностью выполнил. Тогда все было просто. Молодой? Какой тебе отпуск! Делай то, что тебе сказано!
Там и штанга была, и многое другое. И на предсезонку пришел другим человеком. Грудная клетка намного шире стала. Это казалось, что он небольшого роста, — но крепкий, поди его сбей. Раньше датчиков, GPS во время тренировок на футболистах не было, нельзя было проконтролировать, выполняет игрок программу или нет. Федор ее сделал, и это принесло плоды.
— Вы с Федором когда-нибудь ругались?
— Нет. Когда уже закончили играть, взялись было работать над книгой — а писать-то нечего. Потому что не было скандалов. Зачем их выдумывать? Ну, подулись друг на друга, обиделись на час-другой — и все. Черенков всегда был нескандальным человеком — и таких вещей, скорее всего, избегал.
Николай Петрович (Старостин — Прим. И.Р.) как-то подсчитал — мы проводили на базе, включая сборную, порядка 260 дней в году. Это было непросто. Но мы так сблизились, что, даже когда разъезжались с базы на выходные, встречались семьями.
— Про Горный институт Черенков часто рассказывал?
— Бывало. Периодически вставлял в свою речь шахтерские, горные фразы, которые я сейчас, конечно, не смогу воспроизвести (улыбается).
Трагедия в Тбилиси-84
— Верно ли, что Николай Старостин всегда относился к Черенкову по-особому?
— Конечно. Он и до недуга был и для Николая Петровича, и для всех, что называется, сыном полка, а уж после отношение было особенно трепетным. На протяжении всей карьеры.
— Все говорят, что Бесков старался вообще не ругать двух человек — Рината Дасаева и Черенкова. Верно?
— Не сказал бы. Константин Иванович был очень требовательным. Просто на Федора не надо было кричать — ему достаточно было намекнуть. Бесков прекрасно знал, что Черенков сильно переживает каждую неудачу. И он об этом вслух говорил. «Как же так, почему же я не смог? Надо было...» Сейчас пресса уничтожает всех, может, это Федору бы и помешало. Но тогда не было такой критики. Но он сам был себе самым жестким критиком.
— Какое поражение переживал сильнее всего?
— Наверное, от «Андерлехта» весной 1984-го. Это было связано с Веркаутереном...
— Федора тогда поставили на фланг, и лучший игрок Бельгии, а впоследствии главный тренер «Крыльев Советов» его переиграл. Правду написал в своей книге Александр Бубнов, что Бесков после игры отправил его за автографом к Веркаутерену?
— Не за автографом. Но в принципе та история — одно из немногого правдивого, что было в книге Бубнова. Бесков подметил на разборе: «Федор, как же ты можешь прыгать козлом?» Тренер имел в виду, что он купился в момент ложного замаха соперника. Вот после тех слов Черенков очень сильно переживал.
— И за день до ответного матча в Тбилиси у него случился первый психологический срыв.
— Видимо, у него накапливалось. В 83-м он играл помимо «Спартака» в основном составе двух сборных, первой и олимпийской, и получил огромную нагрузку. Хотя он никогда на усталость не жаловался. Всегда говорил, что играть для него — это удовольствие. А когда радуешься игре, то считаешь, что все идет как надо. Но физически организм имеет какие-то пределы.
Он мог устать во время матча или тренировки. Но это была здоровая усталость. Большее значение, как мне кажется, имела психологическая нагрузка — он чувствовал огромную ответственность в каждом матче. А тут еще и две сборные.
— Правда, что в Тбилиси он в столовой отказывался есть, говоря, что отравят?
— То, что мы там видели, было трагедией. Я не мог узнать Федора. Не люблю и не буду слишком подробно на эту тему говорить, хотя все детали помню досконально. Скажу лишь, что за него было боязно.
— Рассказ про окно, в которое он едва не прыгнул, — это правда?
— Все было. К сожалению, да. А еще многое останется со мной, не расскажу об этом никогда. Это было в марте, а в июне он уже играл.
— Было ли в его заболевании что-то наследственное?
— Он никогда об этом не говорил.
Через год после отставки Бескова поехали с Федором поздравить его с днем рождения. И камень с души упал
— Вы были рядом с ним в обоих сезонах, когда его признавали лучшим футболистом страны — в 1983 и 1989 годах. Какой год все-таки считаете лучшим в карьере Черенкова?
— Наверное, все-таки 89-й, потому что тогда мы стали чемпионами. Пришел новый тренер, Олег Иванович, Федор к тому же стал капитаном — и его роль в команде была очень велика. Многие вопросы обсуждались вместе. У Романцева был тренерский совет, человек шесть ветеранов.
— И вы?
— Да, хотя ветераном на тот момент меня назвать еще нельзя было. Я же все время мячи таскал! Сколько помню себя — всегда таскал, всегда молодым считался. Только после Франции приехал и прекратил: вроде как старше стал (смеется).
— Верно ли, что роль Федора в раздевалке резко возросла после того, как перед чемпионатом-86 Бесков отчислил четверку опытных игроков — Гаврилова, Шавло, Сочнова и Сидорова?
— Конечно. Но Федор никогда не пытался говорить: мол, я вожак, я лидер. Он выполнял эти функции какими-то своими, никому не понятными способами. И ребята понимали, что это так. Ему достаточно было подойти к тебе со словами: «Серега, не переживай, все получится» — и ты сразу думал о том, что не так все плохо. Когда человек, желая, чтобы его слышали, кричит — к этому все быстро привыкают и перестают слушать. А когда авторитетный игрок говорит тихо — его слушают намного внимательнее. У Черенкова никогда не было какого-то громкого, поставленного голоса, но его тихие слова почему-то все всегда слышали.
— Как бы вы оценили его роль в золоте 1987 года — первом для «Спартака» за восемь лет, когда он и в Киеве победный гол забил, и золотой «Гурии» из Ланчхути?
— Как огромную и самую ключевую. Убери тогда из состава Федора — и, мне кажется, это вообще была бы другая команда.
— Как он отреагировал на конфликт Бескова и Старостина в 88-м году, который привел к отставке главного тренера? Мне он в беседе для книги «Спартаковские исповеди» сказал, что ему было неудобно, поскольку Константин Иванович для него очень многое сделал, но он занял позицию игроков. То есть Николая Петровича.
— Понимаю, о чем говорит Федор. Сам был в такой же ситуации, и она была очень сложной. Авторитет Старостина был непререкаем. Он был для нас и папа, и дедушка, а для многих и прадедушка.
Хорошо тут другое. Через год мы с Федором приехали к Константину Ивановичу поздравить его с днем рождения. И он эту тему в принципе не поднимал — принял нас радушно. С тех пор в наших отношениях все было в порядке.
— А почему не сразу поехали?
— Какая-то недосказанность оставалось. И у каждого внутри сидело то чувство, о котором вам говорил Федор, в том числе и у меня. А потом съездили к Бескову домой, на Маяковку. И камень с души упал.
— Черенков стал капитаном «Спартака» после отъезда Дасаева в «Севилью». Были выборы, или возглавивший команду Олег Романцев назначил?
— Точно не помню — это как-то само собой произошло. Федор — капитан. А кто же еще? Это даже не обсуждалось.
«Ред стар» был единственным клубом, который предложил нам уехать вместе
— Как возник вариант с вашей совместной с Черенковым поездкой во французский «Ред Стар»?
— Открылся железный занавес, и ни для кого не было секретом, что заработки в любом европейском клубе были выше, чем в Советском Союзе. Ну и возраст уже разрешал поменять обстановку. Тем более что за год до отъезда, в 89-м, я стал лучшим бомбардиром, Федор был признан лучшим игроком, мы стали чемпионами СССР, но не были привлечены в сборную.
Но это не сыграло главную роль. Важно было то, что в 89-м в «Ред Стар» оказался наш бывший одноклубник Бубнов. Наверняка у президента клуба Жан-Клода Бра были с ним беседы, кого можно привлечь. Думаю, рекомендация Александра Викторовича имела место. До этого и у Федора, и у меня были встречи с представителями других клубов. У Черенкова — целого ряда французских, у меня — французских и немецких. Причем у обоих речь шла о высших дивизионах.
— А перешли вы в клуб первого.
— Вместе нас больше никто не звал! Изначальной договоренности уезжать в одну команду, как считают многие, у нас с Черенковым не было. И Николай Петрович такого задания — продать нас заодно — никому не давал. Просто было неласное желание оказаться в одном клубе. И когда такой вариант возник, мы, не сговариваясь, сказали: «А что, хороший вариант! Это лучше, чем поодиночке!»
И это несмотря на то, что финансовые условия там нам предложили хуже, чем в других командах. Но об этом мы тогда как-то не думали. И не жалею, что все случилось именно так. Верни все назад — наверное, поступили бы точно так же.
— Нельзя говорить, что вы с Черенковым уехали во Францию, потому что Лобановский не взял вас на ЧМ-90, и вы поняли, что поезд в национальную команду ушел?
— Нет. Это точно — не из-за сборной мы уехали. Подтвердить этот факт можно тем, что оформлять выездные документы нам начали еще до объявления окончательной заявки на мировое первенство. И не буду называть «Ред Стар» плохим клубом, эти три года стали важной частью моей жизни, и я с удовольствием ее вспоминаю. Было бы предложение двоим из клуба более высокого уровня — наверное, выбрали бы его. Но таких вариантов не было.
— Помню, как сидел в секторе А5 «Лужников» на последнем матче Черенкова перед отъездом — с «Торпедо». Шел сильный дождь, и он издали забил свой первый мяч за «Спартак» в том сезоне.
— Я смотрел игру с трибуны из-за травмы. А Федор плакал. Его на руках еще несли...
— Как Черенков ощущал себя во Франции?
— Неважно. Ему было тяжело адаптироваться, вокруг было мало людей, которые окружали его теплотой и заботой. Хотя, если бы не его недуг, он наверняка бы отработал там весь срок контракта. Но получилось так, как получилось.
Ему очень тяжело давался язык. Мы провели с ним в отеле около 70 дней, пока нашим женам и детям оформляли визы. Все это время я пытался приобщить его к французскому, заниматься со словарем. В номере читаю ему что-то, смотрю — Федор засыпает. Ему это было неинтересно. Такое ощущение, как будто он понимал, что приехал туда ненадолго.
В школе и институте у него был английский. Помню, на первом этапе нам переводил Бубнов, потом тренер начинал: «Ля-ля-ля-ля». Федор удивлялся, говорил мне: «Слушай, он и поет!» А уже потом мы поняли, что «ля» — это «здесь». И он просто объяснял, кто где в какой ситуации должен находиться.
— А как было собственно с футболом?
— 13 туров мы шли без поражений. Федора народ полюбил и оценил, пресса была хорошая. И взаимодействие, которое у нас с ним было в Советском Союзе, естественно, осталось. Но потом я получил серьезную травму в игре с «Гавром», который претендовал на выход в элитный французский дивизион. У него в обороне играл камерунец Кана-Бийик. Он меня и сломал. Слышу со скамейки крик их тренера: «Жестче!» — и в ту же секунду Кана-Бийик прыгает сзади, и я слышу хруст. И все. Попытался выйти на второй тайм, затейпировал ногу, но быстро понял — не смогу играть.
После этого Федор как-то резко замкнулся. Однажды сказал: «Я без Сергея не поеду на выезд». Тут президент клуба понял, что происходит что-то не то. Но, надо сказать, он повел себя по-джентльменски.
— Зимой Черенков уехал в Москву и больше в Париж не вернулся.
— Это был и для меня тяжелейший момент. В отпуск в Москву мы поехали оба, семьи остались во Франции. И я уже знал, что у меня есть обратный билет в Париж, а у него нет. Но как сказать ему об этом, для меня было загадкой. Представьте мои ощущения.
Но все разрешилось как-то само собой. Через день после приезда в Москву вдруг в восемь утра звонок в дверь. Стоит Федя в шерстяном тренировочном костюме. «Федор, что ты так рано? Что случилось?» — «Ничего. Я на пробежку». — «Ну ты молодец! А я вот сплю еще». То есть он из Сокольников прибежал ко мне на «Красносельскую».
И вдруг он говорит: «Я попрощаться. Удачи тебе там, счастливо. А я остаюсь здесь». Я обалдел, сначала слова не мог проронить, молча стоял и думал — кто ему сказал? Потом выдавил из себя: «Федор, а как же ты?» — «Да я с Иванычем разговаривал, все нормально, в «Спартак» вернусь». Так все и разрешилось. И он побежал дальше...
— Так кто ему сказал?
— Не знаю, не могу объяснить. У него вообще по жизни было особенное чутье. Так что, может быть, он сам все прочувствовал. Или сам решил остаться. Но настолько облегчил мне эту миссию. Невыполнимую, как я считал.
«Виват, король» от Гвердцители и красный джип от МММ на прощальном матче
— И в «Спартаке» после возвращения Федор еще отлично отыграл сезоны 1991 и 1993 годов. Хотя уже чаще выходил на замену.
— У него была уникальная способность возвращаться. Потому что даже в возрасте он действовал за счет интеллекта, ума футбольного. А через два с половиной года и я приехал из Франции, пообщался с Романцевым, он предложил: «А почему бы тебе не вернуться? Вон, Федор играет...» Воссоединились. Просто не так часто уже на поле выходили.
— Особенно вместе. Тем не менее и он в 93-м несколькими прекрасными голами отметился, и вы в 94-м не кому-нибудь, а «Барселоне» в Лиге чемпионов забили.
— И «ПСЖ» еще. Случайно, все случайно. По-стариковски (смеется).
— Черенкова в последнем отрезке его карьеры Романцев в нападение, помню, перевел.
— Да, чтобы ему не нужно было выполнять большой объем работы, который требовался в полузащите. Федор всегда держал свой уровень, и в прощальном матче с «Пармой» в августе 94-го, хоть до того и не играл полгода, выдал несколько своих «фишек». А ведь соперник серьезный был, обладатель Кубка кубков 1993 года. В составе итальянцев блистал швед Бролин, а тренировал их Невио Скала, который спустя много лет возглавит «Спартак».
— Печально известная финансовая пирамида МММ тогда сделала чуть ли не единственное доброе дело в своей истории, став генеральным спонсором прощального матча и подарив Черенкову джип.
— Красный, было такое. А потом Тамара Гвердцители вживую пела «Виват, король», и все старое «Динамо» стояло. Игра уже отошла на второй план, на первом были эмоции.
— Много лет спустя болельщик, пожелавший остаться неизвестным, подарил Черенкову десятку «Жигулей», узнав, что он ездит на общественном транспорте.
— Разве все сейчас упомнишь — эти «десятки», «Волги»? Одну «Волгу» у него угнали, там была какая-то темная история. Его первую «шестерку», где мы «Плот» слушали, помню, это да. Джип этот от МММ помню. И маленький «Фольксваген», последнюю его машину. Где-то у кого-то он занял деньги на его покупку.
— Несколько лет вы вместе с лучшим другом работали с дублем «Спартака», и оттуда, например, вышел Вадим Евсеев. Он мне рассказывал: «Черенков был моим главным кумиром в детстве. Если бы мне тогда сказали, что окажусь в дубле «Спартака», где он будет полузащитников тренировать, — я бы с ума сошел, клянусь. И ответил бы в тот момент, что мне вообще ничего в жизни больше не надо».
— Так мы со всем «пионеротрядом» работали, который в 96-м под руководством Георгия Ярцева золото выиграл! Евсеев, Джубанов, Мелешин... Егор Титов уже в основе был, а те ребята туда постепенно вливались, через дубль. И в каждом Федор видел что-то такое, что мне, например, было незаметно. У него был свой взгляд на игрока, ни на кого не похожий. Мы же все и всех обсуждали.
Как только Черенков объявил о завершении карьеры, Романцев пригласил его в штаб. А потом, в 95-м, заканчиваю карьеру и я. Незаметно, без прощальных матчей. И вдруг поступает вариант — давай, говорит Олег Иванович, с дублем поработаешь, многое сможешь показать ребятам. Основа уехала на сборы, а мы остались с Вячеславом Грозным. А вскоре Федор приезжает со сбора первой команды — и Грозный уезжает работать в Болгарию, а мы вдвоем оказываемся с дублем. Так и проработали с ним до 1998 года.
— И как Федор себя в тренерской роли ощущал?
— Роль главного тренера ему была бы тяжела в силу его характера. Да он, по-моему, никогда и не проявлял к ней никакого стремления. Он больше подмечал многие вещи у ребят, и сам мог показать — а это важно для молодых. С удовольствием участвовал в «квадратах», других игровых упражнениях. И по жизни был человеком, дарующим игрокам советы, причем очень скромно, без пафоса.
Премиальные за матч ветеранов он мог отдать бабушке на перроне
— Перед второй свадьбой Черенкова, знаю, вы, будучи свидетелем, даже остановили работников ЗАГСа, которые собирались уже закрывать заведение. И объяснили, кто к ним приехал.
(Улыбается) — Да, они пытались закрыть дверь, а я просто подошел: «Понимаете, это Федор Черенков!» Да они особо и не противились. Видимо, я так вошел в роль свидетеля, что меня понесло. А он своими всегдашними «спасибо», «извините» растопил их сердца.
— Вы наверняка часто ездили с Черенковым по разным городам на матчи ветеранов. Как его там принимали?
— Абсолютно везде как народного футболиста, любимца публики, каким он и был. Его народ любил вне зависимости от того, за какой клуб люди переживали. Мне кажется, если бы он был жив и сегодня вышел на стадионы ЦСКА или «Зенита», его и там бы тепло поприветствовали, несмотря на все противоречия между болельщиками. Своей игрой, фантастическими трюками, передачами он создал какую-то магию, за которую Федора любили все.
А с ветеранами мы не только по всей России, а и на Украину, и в Казахстан ездили. Как Киев нас встречал — 60 тысяч человек на матч ветеранов «Динамо» и «Спартака» пришли! А на ответный в Москве — 45. Даже во Вьетнаме играли, при влажности и сумасшедшей жаре — градусов сорок. Там народу меньше было, конечно.
— Георгий Ярцев на первой годовщине со дня смерти Черенкова рассказывал, что после матчей ветеранов за ним нужно было следить, чтобы он по возвращении в Москву не вышел первым на перрон. Потому что на выездах раздавали премиальные, и он мог тут же отдать их нищим.
— Да, он мог это сделать, отдать все деньги какой-нибудь бабушке на перроне. А потом спросить: «Серег, у тебя случайно нет денег занять?» — «Федь, подожди. Только ведь раздали. Куда ты их дел?» Тут и выяснялось, куда.
— Когда Черенков пришел к религии?
— Уже в зрелом возрасте, когда за ветеранов играли. Лет в 40-45. Раньше ничего такого не высказывал. Впрочем, в советское время с этим нужно было быть осторожным. Рината Файзрахмановича (Дасаева, — Прим. И.Р.) за поход в мечеть как песочили!
— Как вообще, по-вашему, Федор чувствовал себя после футбола? Вписался ли он в новую жизнь, или не мог себя в ней найти?
— Тяжело ему было. Очень непросто оказалось вписаться в эту сложную жизнь. Федор искал какого-то уединения, больше стал замыкаться в себе. Была история с поездкой в монастырь, но пробыл он там недолго. Мне кажется, если бы была возможность продлить футбольную карьеру до бесконечности, для него это было бы более приемлемо.
— «Спартак», по-вашему, ему в достаточной степени помогал?
— Клуб помогал чем мог. Всегда думаешь, что могли бы больше. Но, к сожалению, полностью вылечить его недуг было невозможно.
— И вы, и другие ветераны упоминали, что за какой-то период до кончины он вообще отказался от приема необходимых лекарств.
— Были периоды, когда он отказывался. До какого-то момента на него можно было воздействовать через жену Ирину, но чем он становился старше — тем это оказывалось сложнее. Раньше Федор больше прислушивался к советам.
— Помню вашу теплую речь на 55-летии Черенкова в Спортивном (ранее — Детском) городке «Лужников». А ведь это было всего за полтора месяца до его смерти.
— Тогда никто даже и подумать не мог... Хотелось, чтобы он был здоров, чтобы этих ужасных моментов, которые я называл периодами обострений, было как можно меньше. В такие дни и в обычные это были два разных человека, совсем разных. И все пытались сделать все возможное для того, чтобы их сократить, а периоды, когда все нормально — увеличить.
— Новость, что он находится в коме в больнице, стала для вас полнейшим шоком? Или вы понимали, что у него со здоровьем беда, и все идет в плохом направлении?
— Нет, это был шок, причем для всех. Как можно понять, что к такому идет, когда человеку только что исполнилось 55 лет? Из больницы он уже не вышел. Я пытался попасть к нему в палату, но меня не пустили. Сказали, что нельзя, доступ только родным... Похороны я перенес очень тяжело. Помню только, что проститься с ним в манеж «Спартака» пришло очень, очень много народу.
— Правильно ли понимаю, что перед похоронами «Спартак» обращался с просьбой выделить участок на Ваганьковском кладбище — но клубу отказали, сказав, что там больше никого не хоронят? А через год на первой линии похоронили великого хоккейного тренера Виктора Тихонова?
— Такое было, да. Разговаривал на этот счет, правда, не я. На тот момент в «Спартаке» были другие люди, и на тот уровень выходили они. В итоге Федору выделили участок на Троекуровском. И мы каждый год приходим туда с мальчишками из спартаковской академии, названной в честь Черенкова, чтобы отдать ему долг памяти и рассказать им, каким футболистом и человеком он был...
Игорь Рабинер
sport-express.ru
