Сегодня Георгию Ярцеву исполняется 72 года. В качестве поздравления публикуем отрывки из его монолога в книге Игоря Рабинера «Спартаковские исповеди», вышедшей в 2011 году
В первой части — о том, как в 1977 году 29-летний (!) безвестный форвард Ярцев перешел из костромского «Спартака» в московский, после чего стал лучшим снайпером чемпионата СССР и золотым медалистом-1979; о Константине Бескове, братьях Старостиных и партнерах по «Спартаку». Вторая часть — о том, как тренеру без опыта самостоятельной работы в высшей лиге удалось в 1996 году поднять спартаковский «детский сад с вожатым Горлуковичем» на невероятное золото чемпионата России — будет опубликована сегодня чуть позже.
С днем рождения, Георгий Александрович!
В юности болел за «Динамо», поклонялся Численко и Мальцеву
— На тот турнир в январе 1977 года я не очень хотел ехать, — рассказывает Ярцев. — Мы знали, что Константин Бесков принял московский «Спартак» и решил провести в Москве смотр всех спартаковских команд Советского Союза — и в это число вошла одноименная команда из Костромы, где я играл. Но мне было уже 29, и особого смысла срываться из дома сразу после отпуска, да и вообще участвовать в этом соревновании для себя не видел.
В Костроме чувствовал себя вольготно и спокойно. Спортивная карьера, как мне казалось, на исходе, рядом — семья, многочисленная родня... Отец к тому моменту уже ушел из жизни, но мама — мать-героиня, сестры, братья — все там. Я заботился о них, заканчивал институт. Все у меня, словом, было великолепно, и никакой Москвой не грезил.
Но команда поехала — и я поехал. Побывать в столице, повидать товарищей, да и, как жена выражалась, «еще апельсинов с колбасой купить для семьи» — все это в конечном счете заставило поехать. Турнир мы провели хорошо, и в один из дней в коридоре манежа в Сокольниках ко мне вдруг подошел Константин Иванович, поздоровался, причем назвав по имени.
Я оторопел. Когда такой человек среди толпы подходит именно к тебе — это даже не удивление, а чуть-чуть даже испуг. Ведь это же Бесков! Тот самый, при появлении которого в манеже все вставали. И вот этот самый Бесков говорит, что хочет видеть меня в московском «Спартаке». Задаю ему встречный вопрос: «Вы знаете, сколько мне лет?» И слышу ответ: «29. Ты опоздал ко мне на десять лет. Но не все потеряно». Мы крепко пожали руки — и все.
Это было под конец турнира. Тем же вечером подошли люди из костромского «Спартака» и сказали, что мне звонили из дома: нужно срочно возвращаться. Я испугался, что с родными что-то произошло, а со связью в ту пору было не так легко, как сейчас. И тут же поехал. Оказалось, что все в порядке, и это, скорее всего, был некий ход руководства костромичей, прослышавших об интересе Бескова и пожелавших меня таким образом «спрятать», пока утрясется. Все-таки я был лучшим бомбардиром и капитаном команды.
Но не утряслось. В конце турнира был выставочный матч сборной этого соревнования против московского «Спартака». Я был включен в сборную. А Бесков, не увидев меня в составе, начал интересоваться, что да как. Поднялась большая волна. Моя команда вернулась в Кострому, после чего было сказано: «Бесков рвет и мечет. Уезжай срочно в Москву, иначе нас тут всех поснимают!»
Давление было очень сильным, и я, опять же не больно того желая, поехал на сборы в Сочи. Ни нагрузками, ни сложными упражнениями меня было не испугать. Я быстро понял, что в футбол, который ставит Бесков, играть могу. Плюс тренер меня поддерживал. И я остался в «Спартаке», и начал играть, и со временем почувствовал себя спартаковцем.
Интересно все-таки жизнь поворачивается. Все ветераны знают, что в юности я болел за московское «Динамо», и любимым моим игроком был Игорь Численко. Тот же Эдуард Анатольевич Стрельцов был для меня великим, но я понимал, что в такую игру, как он, не смогу играть никогда. А вот Игорь Леонидович, в том числе и по амплуа форварда, был моим кумиром. Болел за «Динамо» и по хоккею с шайбой, где поклонялся Александру Мальцеву, и по хоккею с мячом... И сейчас могу назвать состав динамовской футбольной команды, которая в 70-м году выиграла Кубок СССР и положила в него серебряные медали, проиграв в ташкентской переигровке армейцам.
В том году я как раз за ЦСКА немного и поиграл, выйдя на замену в Ереване. А потом получил серьезную травму — разрыв боковой связки колена — и это заставило вернуться в Смоленск. При современной медицине, может, и за месяц вылечился бы, но тогда... Нормального лечения не было, и весь следующий год провел с сухой грелкой. Когда мы входили в гостиничный номер, выбирал себе кровать, рядом с которой находилась розетка, включал грелку — и лечил колено ею и мазями.
Во времена игры за костромской «Спартак» симпатии потихоньку перешли с динамовской на спартаковскую сторону — и не только потому, что выступал в клубе с таким названием, а поскольку все больше узнавал об этом обществе. Мы и в Москву не раз приезжали, на разных спартаковских собраниях были, да и антураж вокруг команды — множество зрителей на трибунах, кричалки болельщицкие — мне очень нравился.
В Костроме у меня же два «захода» было. Когда был в тамошнем «Спартаке» первый раз, меня вскоре в армию призвали, и службу начал в 67-м практически на китайской границе. Это потом уже на меня вызов из Смоленска поступит — и именно там женюсь, сын родится, друзья появятся... Но в Кострому однажды все-таки вернулся — к Кавазашвили. И вот тогда уже начал проникаться спартаковской идеей. А окончательно это произошло в Москве — и тоже, что парадоксально, когда «Спартаком» руководил Бесков, изначально динамовец...
Был, правда, момент в 77-м, когда я уехал из команды. Вернулись из Ташкента, и пошли слухи, что кому-то из ребят дали квартиру, а Ярцеву — нет, хотя я стоял на очереди раньше. Вначале после каждой игры уезжал к семье в Кострому, а потом Бесков мне первому разрешил жить в Тарасовке с семьей. Но когда случилась эта ситуация с квартирой, я посчитал, что свое дело сделал — и на попутном грузовике укатил в Кострому. Константин Иванович мне быстро позвонил. Разговор был секундный: «Я тебя жду. А если не приедешь, то с большим футболом попрощаешься».
Я понял, что это не шутки. Бесков пригласил меня к себе домой на Маяковку. Надо отдать должное Валерии Николаевне, она как настоящий дипломат беседой «рулила». Знаете, с чего Константин Иванович начал? «Лера, — говорит, — ну налей ему, он с футболом все равно закончил!» «Ты коньяк будешь?» — это уже мне. — «Я водку пью!» Так и посидели за «рюмкой чая», и я вернулся в Тарасовку.
В один из моментов это «я водку пью» меня, кстати, спасло. Опять кто-то Бескову «наклепал», что мы пили, он вызвал: «Что вы там разливаете коньяк в пельменной?» Я ответил: «Да кто вам это сказал? Вы же знаете, я коньяк не употребляю!» — «Да, я тоже подумал — ты же водку пьешь»...
А квартиру мне в итоге дали. В Сокольниках, где я мечтал жить. И до сих пор люблю этот район. Даже когда в «Локомотиве» предлагали переехать в Крылатское, отказался.
В 10-11 вечера в провинциальных аэропортах Бесков устраивал теоретические занятия
«Спартак» в первой лиге — это был невиданный ажиотаж! В каждом городе, куда мы приезжали играть. Всегда полные стадионы, игры «от ножа» — всем хотелось внести в историю своего клуба победу над самим «Спартаком». В результате первый круг мы закончили на 6-м или 7-м месте. В какой-то момент даже встал вопрос о снятии Бескова. «Спартак» же всегда был объектом большого внимания руководителей.
И тут между первым и вторым кругом Константин Иванович вывозит нас в Италию. И мы десять дней, проведя в первый и последний из них контрольные матчи, упорнейшим образом тренируемся. И там к нам приходит игра, взаимопонимание, которому потом все удивлялись. Уехали на Апеннины одной командой, вернулись — другой.
Ну и появление в тот момент новичков сказалось. Мне стало намного легче играть, когда из «Динамо» пришел Юрий Гаврилов. У нас сразу образовалась связка. Мы с полуслова поняли друг друга — бывает же так! Десятилетиями позже, не играя вместе несколько лет, выйдем на поле в команде ветеранов — и пусть скорости будут не те, но понимание, куда я побегу и куда он отдаст, осталось на интуитивном уровне. Наверное, мы как футболисты созданы были друг для друга.
Тогда же, во втором круге, пришли и Романцев, и Шавло. Появление многих было делом случая. Взять Шавло. Будучи на сборах, мы поехали на центральный стадион Сочи смотреть матч «Динамо» (Киев) — «Зенит». Пошел проливной дождь, и тренеры команд, большие друзья Лобановский с Морозовым, решили от спарринга отказаться. Вместо них на поле вышли дубль «Зенита» и подвернувшаяся под руку рижская «Даугава».
А мы, коль скоро уже приехали на стадион, остались и смотрели. И вот по грязи, в которой копошились команды, на этом черном фоне резко выделялся блондин из «Даугавы», который делал огромный объем работы и при этом играл здорово. Когда Константин Иванович развернулся к Старостину и спросил: «Николай Петрович, а в каких мы отношениях с «Даугавой»?» — я сразу понял, что «Спартак» получит очередного новичка. И, увидев вечером в гостинице Сергея, ничуть не удивился. Но ведь, если бы играли Киев и основной состав «Зенита», Бесков бы его просто не увидел!
С каждым месяцем мы все больше становились сторонниками его футбольной идеи. И когда теоретические занятия в первой лиге начинались с тезиса, что наш основной соперник — киевское «Динамо», все уже действительно этого ждали. Хотя вначале слушали его и думали: где Киев, а где мы? Состав киевлян все наизусть знали, а наш... Но если в первом круге никто вокруг даже не верил, что мы выйдем в высшую лигу, то в круге втором в этом уже никто не сомневался.
Не было ничего удивительного, если в каком-то провинциальном аэропорту в ожидании самолета в 10-11 вечера Бесков устраивал теоретические занятия. Операторы всегда готовы были подключить технику — и показывать, показывать. Тактики было не много, а очень много. В результате вскоре мы уже знали наизусть маневры друг друга.
Полностью это ощущение закрепится уже в 79-м — 80-м, но уже второй круг в 77-м мы провели на ура. И народ на нас как пошел! Сидим на сборах в Тарасовке, Бесков говорит: «Сегодня играют «Локомотив» и тбилисское «Динамо». Поехали, посмотрим». Приезжаем — а в Черкизове от силы две тысячи на трибунах. Практически не подстриженное поле — и вид все это производит настолько заброшенный, да и сам футбол такой, что после первого тайма Бесков говорит: «Хватит, возвращаемся в Тарасовку».
А на следующий день мы на том же «Локомотиве» («Лужники» закрылись на предолимпийский ремонт) играем с «Колхозчи» из Ашхабада. И уже, подъезжая к стадиону, видим, какой царит праздник! Толпы народа такие, что с поля не было видно лестничных проходов. Забиты были не только скамейки — кресел-то пластиковых и в помине не было, — но и ступеньки.
Доводилось читать, что вернуться в высшую лигу нам помогли судьи. Но мы играли в атакующий футбол, и если говорить о какой-то судейской снисходительности по отношению к «Спартаку», то скажу и другое: не было назначено столько 11-метровых в нашу пользу, что впору было удивляться. А решающие матчи, которые мы выигрывали — в Ташкенте, в Москве у минского «Динамо» — 3:0? Что, нам давали в них незаслуженные пенальти или не засчитывали чистые мячи соперников?
Игра у нас уже появилась — вот в чем дело. К концу сезона только одно-два места в составе были под вопросом. Выкристаллизовался стартовый состав. При этом не согласен с теми, кто говорит: мол, Бесков в 77-м году построил новую команду. Неправда! Такие игроки, как Прохоров, Ловчев, Кокорев, Самохин, Букиевские, Гладилин, Булгаков, Сидоров — оставались в «Спартаке» и в том сезоне еще во многом определяли его игру.
А те, кто пришел, включая меня, удачно вписались. Костяк мы начали составлять позже — с 78-го, когда заиграл еще и Дасаев. И нельзя забывать о людях, о которых сейчас пишут мало, но они сыграли немаловажную роль в становлении того «Спартака» — к примеру, Вите Ноздрине, Саше Сорокине. Каждый из них внес в рост команды немалую лепту.
Бесков и Старостины
Конечно, характер у Бескова был не сахар. И если во времена Симоняна со Старостиным ввиду их дипломатии расставания с игроками проходили гладко, то у Константина Ивановича разрывы становились неожиданными и происходили по ходу сезона. Иногда было и непонятно, за что. С тем же Ловчевым можно было найти компромисс, и Женька бы остался. Он был лидером команды, фигурой, авторитетом. Да, своеобразный человек — но, главное, в игре нельзя было сказать, что Ловчев уходил от борьбы. И он вовсе не «пошел с базара», даже разговоров таких не могло быть! Он был в порядке! Уверен, что Никита Палыч с Николаем Петровичем, у которых тоже были с Ловчевым конфликты, нашли бы с ним взаимопонимание.
А Константин Иванович четкую границу провел: нет — и все! Так же потом было со мной, Хидиятуллиным (у того, правда, другая история — он сам в ЦСКА ушел), Романцевым, Шавло, Гавриловым... Только решал тренер, что игрок «не тянет» — и его освобождали из команды. А те же Шавло с Сочновым потом в «Торпедо» доказывали, как умеют играть, Гаврилов вообще до сорока лет на поле выходил... Вообще, если наше поколение взять, то никто не ушел нормально, все покинули «Спартак» с какой-то обидой. Правда, в отличие от нынешнего поколения, никто не бросал в адрес команды публичные обвинения.
Даже когда ты как бы находился у Бескова в любимчиках, иногда было очень некомфортно, а уж когда он положил на тебя «черный глаз» — тут уж совсем невмоготу. Я в полной мере испытал на себе и то, и другое. В 80-м, на первом собрании после проигранной московской Олимпиады, он сказал, что «виноваты те, кто не попал в олимпийскую команду». А на мой вопрос, в чем наша вина, ответил: «Вы не составили достойную конкуренцию».
Истинную роль человека в твоей жизни начинаешь понимать гораздо позже. В 90-м, когда Бесков тяжело заболел — аппендицит, перитонит, семь, кажется, операций — я через день был у него в больнице. У него появились свищи, нужны были разные бандажи. Все бросились помогать, Валерия Николаевна жила с ним в палате. И вот тогда, в той обстановке, у нас пошли уже совсем другие разговоры, которые позволили понять многое из того, что мне было невдомек в бытность игроком...
Убежден: всему нашему поколению, начиная с 77-го года, очень сильно повезло, что во главе команды стояли Бесков и братья Старостины. Причем очень большая роль принадлежала не только Николаю, но и Андрею Петровичу. Время показало, что именно он, рекомендовавший Бескова в «Спартак», все время являлся буфером между Николаем Петровичем и Константином Ивановичем, сглаживая острые углы.
Сейчас фигура Андрея Петровича как бы ушла в тень — что несправедливо. Этот человек был единственным, кто на установке или на разборе Бескова всегда мог высказать свое мнение об игре, о том или ином футболисте. Причем открыто, не за дружеским столом, а именно в рабочей обстановке, при всех. Он мог сказать это, поскольку Андрея Петровича и Константина Ивановича связывала многолетняя дружба, и все это знали.
Когда в 64-м Бескова за проигрыш финала Кубка Европы франкистской Испании на ее поле убрали из сборной, то Андрей Старостин тоже ушел оттуда — можно сказать, в знак протеста. К Андрею Петровичу вопросов не было, и на его отставке, как я понимаю, никто не настаивал — но он проявил солидарность. Такие вещи запоминаются навсегда, и Бесков понимал: этот человек никогда не свернет со своего пути. Они дружили до конца жизни Старостина. И не зря, как только Андрея Петровича не стало, пошел раздрай между Бесковым и Николаем Петровичем. Но в конце 70-х Николай Петрович понял, что Бескову надо не мешать, а только помогать. Они объединились — и это были уже не растопыренные пальцы, а мощный кулак.
В каких-то бытовых моментах, может, мы и отставали от команд силовых структур — ЦСКА, «Динамо», но никогда не были на задворках. И когда ветераны сейчас начинают жаловаться, что мы, мол, получали гроши, я отвечаю, что по тем временам мы зарабатывали столько, сколько не получали профессора, доценты, кандидаты наук, ученые... Не на что нам было жаловаться, если брать жизнь в стране в целом.
Когда говорят, что все нам «пробивал» только Николай Петрович, — это неправда. Очень многое делал и Константин Иванович. Но он не считал нужным самому выдавать нам ордера на квартиры и т. д. Бесков все это переложил на Старостина. А человек ведь так устроен, что благодарит того, кто ему непосредственно что-то дает.
Помню, скажем, разговор о том, кому какую машину дать. На команду пять «Волг» выделили, и они должны были достаться Хидиятуллину, Гаврилову, Шавло, Романцеву и Ярцеву. И вдруг Бесков спрашивает: «А что, Дасаев не достоин большой машины?» — «Достоин». — «Значит, и ему!» И нашлась шестая «Волга» для Дасаева. С квартирами — так же. Бесков не афишировал свою роль в этом плане. Старостин же подходил к каждому бытовому вопросу очень вдумчиво, вникал в твою ситуацию.
Он все время сидел в кабинете на Красносельской. И, если ты пришел к нему с вопросом, все знали: если Старостин повернулся к окну, где были часы, и начал петь «ля-ля-ля-ля» (а пение у него было то еще — ни в одну ноту не попадал!), то это значило, что вопрос не решится. Если же он — в процессе решения, а ты интересуешься, не забыл ли Николай Петрович твоей просьбы, он сразу же доставал свой блокнотик в целлофане, где было все записано, и отвечал: «Ну что ты, Жорж!» Они с Андреем Петровичем в своем старостинском ключе меня всегда Жоржем называли...
Одной из главнейших заслуг Николая Петровича назову то, что фанатское движение в то время не приняло безобразные нынешние формы. Как Старостин разговаривал с болельщиками, как встречался с ними!
Иногда нас утром будили и везли на станцию метро «Преображенская площадь» («Черкизовской» еще не было) — показывать, что наши поклонники натворили. А тогда была кричалка: «В честь победы «Спартака» мы пройдем без пятака!» Идя толпами, отгибали автоматы и проходили бесплатно. Работники метрополитена сбивались с ног, а сделать против такой оравы ничего не могли. А метро наутро из-за сломанных автоматов не работало. Так мы ездили, выступали, разъясняли.
Если между Старостиным и Бесковым в моменты конфликтов вставал Андрей Петрович, то весь негатив, который Константин Иванович обрушивал на нас, нивелировал Николай Петрович. Помню, после одной победы Бесков в раздевалке такой разнос устроил! Мы сели в автобус, поехали в Тарасовку — и стояла просто гробовая тишина. Никто ни с кем даже не разговаривал, до такой степени в каждом копилась обида.
И каково же было наше удивление, когда утром встали — и на завтраке и зарядке вдруг появился Николай Петрович, которого в такие дни на базе не бывало. И начал рассказывать истории, и потихонечку разогнал негатив шутками, воспоминаниями. Все заулыбались, начали смеяться — и в хорошем настроении разъехались по домам. Тогда я уже понимал, что он великий педагог. Ведь характеры у людей разные, а обида в тот день у всех была общая. Он очень тонко чувствовал ситуацию в команде, и если Бесков мог дать волю эмоциям, то Старостин никогда себе этого не позволял.
И общий язык с ним мы так легко находили, несмотря на огромную разницу в возрасте — когда я играл, ему уже было под 80! Или вот были у нас, как и во всех советских командах, обязательные политзанятия на сборах. В большинстве команд игроки ждали их с тоской — и так сборы постоянные, так еще сидишь час, о политическом положении слушаешь. Но у нас это было нечто особенное.
Старостин мог прийти и сказать: «Сейчас обрисуем вам положение в Китае». Тут кто-то, обычно Миша Булгаков или Валерка Гладилин, спрашивал: «Николай Петрович, а вы-то в Китае были?» Дед тут же откладывал в сторону все документы: «Сейчас расскажу». И этот час вместо заунывного политпросвещения превращается в увлекательный рассказ о Китае, каких-то тамошних материалах, подарках... Эти рассказы-отдушины мы и сейчас вспоминаем!
Как-то все поздравляли его с днем рождения. Сказали, что сейчас принесут торт, а он вдруг и говорит: «Ну и пусть несут, но у меня день рождения не сегодня». Все страшно удивились, но торт все равно подарили. Ловчев предложил на нем написать: «Чапаю от чапаевцев». Так и сделали. Николай Петрович увидел это, взял нож, отрезал себе кусок и сказал: «Вот это — Чапаю. А все остальное — чапаевцам».
Считаю, нельзя говорить, что «Спартак» в его первозданной идее умер вместе со Старостиным. Потому что из рук Николая Петровича это знамя подхватил Романцев. Старостин выбрал Олега из всех и сделал главным тренером «Спартака», они много общались. Ситуация в стране, конечно, изменилась, но знаете, почему при новых условиях именно «Спартак» в финансовом смысле быстрее всех встал на ноги? Нельзя забывать, что Старостин получил коммерческое образование в царской России, и активно трудился по этой части в годы нэпа.
Потому-то, пока все только пытались понять, что да как, Старостин уже знал, как себя вести, кого и за сколько покупать и продавать. И не сомневаюсь, что «Спартак» стал в начале 90-х годов самой богатой командой именно потому, что в нем был Николай Петрович. Несмотря на свои 90.
А Андрей Петрович для меня открылся во время сбора в Болгарии. Принимала нас «Славия», команда строительных войск. Командующий, генерал, раньше появлялся на базе «Славии» редко — а тут стал приходить каждый вечер. Потому что Андрей Старостин был великим рассказчиком. Причем говорил о реальных исторических фигурах — Есенине, Маяковском, и это было безумно интересно. Он разносторонний человек был — когда-то, скажем, в роли жокея ездил.
А как он говорил — и писал, кстати! Многие спрашивали: «А кто из писателей или журналистов за него книги сочинял?» И жутко удивлялись, узнав, что все делал сам — такой слог. Вот и Ловчев недавно вспоминал, что как-то в неудачный для команды период, перед игрой с «Шахтером», Бесков на установке дал Андрею Петровичу слово. И тот заговорил образами:
— «Шахтер» — это хорошо настроенное пианино «Октябрь». А мы — рояль «Блютнер», только чуть-чуть расстроенный. Однако если его настроить, то, конечно, он будет звучать лучше, чем этот «Октябрь»!
Николай Петрович тем временем нервно постукивал газетой по руке. И произнес: «Ты все сказал? Так вот, «Блютнер"-..тнер, проигрывать — нельзя!»
Старостин сказал Гаврилову: «Ты умрешь под забором!» Юра ответил: «Да-да. Под кремлевским!»
Не боюсь показаться самонадеянным, но лично в моей игре Бесков ничего не изменил. Как был до «Спартака» нападающим — острым, выдвинутым, забивающим — так и остался. Когда входил в штрафную, мне было все равно, под левой ногой мяч или под правой. В 77-м сразу стал лучшим бомбардиром команды, что дало мне определенный задел на будущее.
А задел был нужен, потому что с Бесковым нельзя было расслабиться ни на секунду. Для него не существовало авторитетов, и в команду он брал именно тех игроков, которые были ему нужны. А тех, кто, по его мнению, играли неправильно и тормозили игру, — отсеивал. Уйти пришлось многим игрокам высокого уровня — вроде Папаева. Тогда же кипели такие страсти: ну как может самого Папаева заменить какой-то Шавло?!
Недовольных решениями Константина Ивановича было много. Динамовец во главе «Спартака» — это всегда почва для конфликта. И вот мы неудачно стартовали в высшей лиге в 78-м, потом случился демарш Ловчева... Но после того как инцидент был исчерпан и Женя ушел из команды, начали потихоньку набирать очки. Подросла трава, и мы принялись показывать свою игру. Вот говорят — «спартаковская игра», а ведь это Бесков такую игру поставил. Потому и предпочитаю говорить — «бесковская игра».
Хотя при Симоняне у «Спартака» был очень похожий футбол. Надо отдать должное Никите Палычу — это был тренер высочайшего уровня, и сегодня он по-прежнему великий дипломат и педагог. Поколение Симоняна, Нетто, Сальникова, Ильина, Исаева, Парамонова исповедовало именно такой футбол. Одна из многих заслуг Бескова — в том, что он со своим видением игры полностью вписался в спартаковскую традицию. Просто, может, Бесков шагнул повыше — при нем возросла командная скорость. Может, кто-то ехидно усмехнется, но игра нынешней «Барселоны» — это тот самый спартаковский футбол! Выверенный до миллиметра короткий и средний пас — это у нас все было заучено, как «Отче наш».
И сборы тогда не казались нам такими нудными. А ведь не было никаких мобильных телефонов! И приходилось стоять в очереди к единственному аппарату в холле базы, чтобы поговорить с домом и узнать, как дела. Регламент — пять минут, невзирая ни на возраст, ни на заслуги.
Не было никаким преувеличением, когда мы говорили: «Тарасовка — родной дом». Ведь многие жили там семьями. Москвичи после тренировок уезжали, а мы оставались. Тот же Ловчев написал, что побудешь день дома — и тянет в Тарасовку, к ребятам. И эти справедливые слова лучше всего говорят о том, какая атмосфера была в команде.
Балагуров у нас много было, но Василич, Юра Гаврилов, этим всегда выделялся. Он был любимцем и Старостина, и Бескова. Если последний его ругал, то Николай Петрович обязательно переводил это на комический лад. Помню, Гаврилов долго не мог выбрать квартиру из тех, что ему предлагал Старостин, поскольку хотел поселиться на улице Горького, поближе к Кремлю. Однажды Старостин ему сказал: «Гаврила, ты умрешь под забором!» А тот: «Да-да, Николай Петрович, под кремлевским!»
Приз газеты «Труд», который вручался лучшему бомбардиру чемпионата СССР, до сих пор стоит у меня. Такой старый советский кубок. Никаких денежных поощрений за этот титул не полагалось, но тогда мы просто не мыслили о подобном. «Проставлялся» ли я команде после того, как его получил? Отдельно — нет. В «Спартаке» мы всегда отмечали окончание сезона в ресторане «Кооператор» в Тарасовке. Это вообще было очень популярное место. Мы там и со Славой Фетисовым и другими хоккеистами ЦСКА познакомились, а потом подружились...
Планов выиграть первенство у нас перед началом сезона-79 не было. Но в том, что выступим сильнее, чем в 78-м, не сомневался. А когда пошла игра, все так закрутилось, что мы сами поверили — все возможно. В том году дважды обыграли киевлян. Николай Петрович на установке перед киевским матчем сказал: кто выигрывает в Киеве — становится чемпионом. Так было в 69-м, так же произошло и 10 лет спустя. Я в том матче забил, и гол этот после зрячего прострела Хидиятуллина отлично помню.
И нам ведь не везло — могли стать чемпионами уже в Ташкенте, вели в счете, но пропустили нелепый гол. Ничья для нас стала сверхлимитной, и очков мы не получили. Едем в Одессу — тоже 1:1, и вновь ноль очков. И только в последнем туре в Ростове выиграли. Все стали говорить, что СКА отдал нам игру, и до сих пор такая легенда ходит. Но мы-то понимали, что сейчас отступать вообще некуда, еще раз не победим — и будет переигровка с «Шахтером». Ну не могла такая команда, как у нас в то время, сыграть три-четыре матча подряд вничью! Все вышли на поле заряженные до предела, и по настрою был уверен, что выиграем. И нечего наводить тень на плетень.
Дасаев получил в том матче в столкновении с Андреевым серьезную травму, и Прудникову в первом тайме пришлось его заменить. В договорных играх такое бывает? Но вокруг «Спартака» всегда много мифов ходит. Раз сочиняют — значит, интересно.
А на самом деле мы просто умели терпеть, и победу во многих матчах вырывали именно во вторых таймах. Ведь почему в 96-м мальчишки чемпионат выиграли? Да именно потому, что умели терпеть! Очень редко в том чемпионате мы получали большое преимущество. Обычно все было напряженно. В первой, домашней игре с «Аланией», действующим чемпионом, соперник открыл счет, но мы выбрали свой путь, шли по нему — и забили четыре. Так же и в 79-м было.
Лизоблюды были рядом и с Бесковым, и с Романцевым. Только разные
У меня с Бесковым в 80-м году произошел большой скандал, который и положил конец моему пребыванию в команде. Все началось с моей фразы после его возвращения с Олимпиады: «Ну а мы-то в чем виноваты?»
В следующей игре мы победили «Локомотив», причем я на ту игру в отсутствие Романцева вышел капитаном. И каково же было мое удивление, когда на следущий день Константин Иванович вызывает меня: «Ты хотел ехать отдыхать в Кострому, так я тебя отпускаю».
Середина сезона, идет борьба за золото. В 80-м году мы были на голову сильнее всех. Возмужали, знали друг друга как свои пять пальцев. Но эти отъезды в сборную — то с пятью игроками, то с шестью — привели к тому, что с какого-то момента никак не могли скомпоновать свою игру. И когда собирались вместе, уже требовалось время, чтобы почувствовать друг друга.
На Бескова и его тогдашнее отношение к нам, полагаю, очень сильно повлиял тренерский штаб, который выбрал Константин Иванович. Не буду скрывать, что лизоблюдство и подхалимаж там были на высшем уровне. Любые твои слова, даже ничего не означающие, тут же передавались Бескову, но с совсем другим смыслом.
Не исключаю, что лизоблюды — только уже другие — и на Романцева в какой-то момент сумели повлиять не в лучшую сторону. У всех у нас непростые характеры, но когда мы работали с Олегом Ивановичем вдвоем, я никогда не скрывал от него, что думаю и чувствую по тому или иному поводу. И того же Андрея Тихонова, будь я в команде, уверен, удалось бы для «Спартака» сохранить. Но мне прекрасно известна популяция людей, которые коверкают чужие фразы, доносят их до главного тренера в искаженном виде. И тот принимает решения, обладая неверной информацией.
Но вернусь к 80-му году. Когда постоянно сидишь на сборах, и тебе пошел уже четвертый десяток — смотреть на все это не очень приятно. Мы не были какими-то отпетыми «нережимщиками». Никто себе лишнего не позволял. Да, могли в «Метрополе» и до часу ночи засидеться, но все прекрасно знали, что наутро на весы, и давление измерят, чтобы определить, как ты провел предыдущий вечер. Так что претензии к нам по этой части, которые как раз и шли от желания штаба выслужиться перед старшим тренером, не были справедливыми.
Так вот, после «Локомотива» Бесков мне сказал, что я могу ехать отдыхать. И я пошел к Николаю Петровичу, который сидел в своем кабинете с братом. Они еще ничего не знали. Андрей Петрович, увидев меня, сказал: «Жорж, ну мы вчера отыграли! Молодец!» А я ему: «Да, хорошо вроде бы отыграли, но Константин Иванович меня в отпуск отправляет».
Что сказал Николай Петрович, услышав это, я опущу. И в этот момент ему звонит сам Бесков. Я потихонечку вышел, а дверь у него плотно не закрывалась. И слышу, как один брат говорит другому: «Да, Андрей. Он Ярцева освобождает из команды». Открываю дверь: «Николай Петрович, а чего это Константин Иванович отправляет меня в Кострому? Я хочу в Крым поехать, на море отдохнуть. Я же тут не баклуши бил, а работал!»
Он отвечает: «Да, Жорж, а в Алушту поедешь?» Там была спартаковская база. Поехал с семьей и пробыл там 24 дня. Если бы сыну Сашке не надо было в школу, пробыл бы и дольше. Загорел здорово. Играть в «Спартаке» уже не рассчитывал — ведь Николай Петрович, завершая тот наш разговор, сказал: «Не волнуйся, зарплата до конца декабря сохранится».
Возвращаюсь, а в команде не из-за меня, а из-за общей усталости от происходящего, раздрай пошел.
На базе у нас в тот момент при Бескове муха пролетит — и то слышно. В 77-м, когда у нас были великолепные отношения, он говорил мне: «А что это ты все время спишь после завтрака?» А он любил русские пословицы, и я ответил: «Константин Иванович, есть пословица: золотой сон — до обеда, а после обеда — серебряный». Он это запомнил, и, когда мы с Хидей ложились спать, говорил другим: «Не шумите, люди отдыхают!»
А после того, как отношения испортились, я спал, а Бесков стучал в дверь: «Опять лежишь? И этого приучил!» К Хиде в комнату он не заходил, все время с меня стружку снимал. А когда Вагиз из соседней комнаты говорил: «При чем тут он?» — Константин Иванович вроде как и не слышал.
Нам он говорил: «Пойдите, погуляйте, чего валяетесь?» Мы одеваемся, выходим на улицу. А навстречу идут Гаврилов с Шавло. И узнаем, что их он увидел на дороге и сказал: «Вы здесь до простуды, что ли, собираетесь гулять? А ну-ка пошли в номера!»
То есть на базе в 80-м году покоя не было. Кто по номерам — на улицу, кто на улице — в номера, все в «накрутке», никакой возможности расслабиться. Плюс Федор Новиков и другие помощники, которых мы уже не боялись, поскольку все равно не знали, что они Константину Ивановичу расскажут. Невозможно было предсказать, что в Тарасовке будет и как себя вести. Порой с утра вдруг слышали шум-гам. Выходим — Бесков в шашки играет. А играл он в них здорово. Часа полтора — два база просто шаталась от гогота. В другие же дни слова нельзя было проронить.
В карты Бесков играть запрещал, а мы это любили. В сборной с Блохиным, с которым и по сей день дружим (когда он работал в «Москве», почти все его выходные проводили вместе, и на его матчи старался всегда приезжать), у нас вообще исключительный тандем был. Хотя в день игры в Тарасовке азартные игры были исключены — на такой «пинок» от Бескова можно было нарваться! Он всегда говорил, что нехорошо эмоции растрачивать. Разве что для шахмат, игры молчаливой, делалось исключение.
В чемпионском 79-м мы не больше 30 ночей за сезон были дома. У нас был закон: после игры Бесков вез нас в Тарасовку, мы ужинали, отдыхали, наутро вставали — зарядка, баня. Потом распускали по домам, но уже вечером снова собирали и везли на базу.
Молодым ребятам, не обремененным семьей, справиться с этим было легче. А нам-то надо обустраиваться! Это сейчас заказал все по интернету, тебе привезли и поставили. Раньше нужно было самим все доставать, привозить, прикручивать. И если у нас появлялся выходной, мы разрывались на части, и времени ни на что не хватало. Отсюда и напряг, который поначалу выдерживать еще можно было, а потом — все сложнее.
Единственное, что Бесков поощрял — когда мы шли в театр или на концерт. Нам от Министерства культуры всегда были выделены билеты в любой кинотеатр Москвы на два лица, мы подходили в кассе — и получали билеты. Но сказать, что это снимало все напряжение, нельзя.
В 79-м атмосфера была гораздо лучше. А началось все это уже в 80-м. Думаю, как ни странно, вся эта накрутка появилась после... победы сборной над бразильцами на «Маракане». После нее никто уже не мог Константином Ивановичем управлять — хотя это и так трудно было. Доказывать что-либо Бескову было бесполезно. И когда кто-то сейчас говорит: «Я поспорил с Бесковым», мне становится смешно — кто с ним мог спорить?!
За ту же Бразилию он футболистам пять или шесть «двоек» поставил. После победы! На «Маракане»! К тому же у нас в том сезоне уже расцвел талант Федора Черенкова, появился Сергей Родионов, другие молодые — Никонов, Калашников. И Бесков уже видел новую команду. А потому начал расставаться с людьми нашего поколения.
За год в «Локомотиве» получил больше материальных привилегий, чем в «Спартаке» — за четыре
Но вернусь к своему возвращению из Алушты. Команда к тому времени стала сдавать позиции — сборники были выхолощены после не выигранной Олимпиады, плюс сказывалась вся эта накрутка.
Вернулся 9 сентября — и вдруг звонит Варламов: «Георгий, ты должен завтра явиться в Тарасовку». Приезжаю, иду на взвешивание — как нарочно, с бронзовым загаром и в белых трусах. Константин Иванович смотрит на меня: «Бронзовые гладиаторы появились!» Встаю на весы — абсолютно игровой вес. Бесков в шоке. А у меня мало того, что нет склонности к лишнему весу, — я и в Алуште бегал, не собирался ведь карьеру заканчивать.
Выхожу на двустороннюю игру — в порядке. После нее все и решилось. Понимаю, что команда завтра летит в Люксембург играть на Кубок чемпионов, а мне домой ехать. И вдруг Бесков вызывает. Там еще сидит Андрей Петрович — и говорит, что завтра еду с ними. Тут надо отдать Бескову должное, он благородно поступил, нигде не распространил информацию, что меня выгнал.
И я вернулся в команду. Единственное, было очень обидно, что против «Реала» в Кубке чемпионов не сыграл. Смотрел матч — сколько моментов у Сашки Калашникова было! Он промахивался — может, потому что в Европе это для него был дебют. И, конечно, внутри зудело: «А я бы...»
Не чувствовал я тогда, хоть убей, что на выход из большого футбола иду. То, что забил в том сезоне мало... В любом возрасте на тебя действует, когда любая твоя ошибка рассматривается через увеличительное стекло. Ты понимаешь, что над тобой висит секира, — и появляется мандраж, страх не забить. Не отношусь к числу толстокожих людей, которым все равно, как в команде будут реагировать на то, что ты мало забиваешь. И не понимаю нападающих, которые выполняют большую черновую работу в ущерб главному. Ты — форвард, на тебя работает вся команда, чтобы ты забивал голы! Это твой основной вклад, а сколько раз ты придешь в оборону — неважно. Короче, все это давило.
В команде я оставался до той поры, пока точно не стало ясно: мы берем не золото, а серебро. И сразу после решающей игры с киевлянами опять начался «наезд». На первом же разборе я понял: это все. Мы расстались, и я ушел в «Локомотив». Потом он приходил на матчи «Локомотива», хвалил: «Вот сейчас Ярцев снова играет так, как может!» Слышать такое было приятно, но о возвращении речи не шло. Поезд ушел.
Последний раз перед моим уходом мы виделись на награждении серебряными медалями. Потом за общим столом сидели. Но все было смазано, поскольку Вагиз в тот момент уходил в ЦСКА, и Бесков на меня совсем уж косо смотрел, думая, что я в этом как-то поучаствовал. Так что какого-то прощального разговора у нас не получилось.
В какой-то момент я почувствовал с его стороны такое критическое отношение, что и сам, откровенно говоря, встал в позу. Идти к Старостину, пытаться остаться в ситуации, когда Бесков — а я это знал точно — уже на другого нападающего надеется... Это было ниже моего достоинства. Все-таки я уже не мальчик был, и приглашения в другие клубы имелись. И в 81-м в «Локомотиве» забил мячей 15.
Именно в «Локомотив», вылетевший тогда в первую лигу, ушел потому, что, во-первых, не хотел из Москвы уезжать. А во-вторых, позвал меня туда очень хороший тренер — Сан Саныч Севидов. И задача стояла — вернуться в высшую лигу.
Но там я столкнулся с иной проблемой. Как и многим ребятам, уходившим из того «Спартака», мне было трудно прижиться в другой команде, поскольку обстановка в Тарасовке была особенной, семейной. Каким бы жестким ни был прессинг Бескова, всегда могли пошутить, по-доброму посмеяться друг над другом. А в другом коллективе, с другими установками и традициями, мы сразу начинали чувствовать себя менее комфортно. Тот же Ловчев в «Динамо» — хорошая же была команда, и все равно что-то не то. Как и ЦСКА у Хидиятуллина, и «Локомотив» у меня.
В «Локомотиве» у меня еще и травмы пошли — там подготовка другая была, больше через «физику», тогда как у Бескова все было с мячом. И для моего уже не самого юного организма такая перестройка оказалась неприемлемой. Начало «лететь» все.
При этом в «Локомотиве» я за год получил привилегий больше, чем в «Спартаке» за четыре, — и квартиру, и машину. Но задачу не выполнили, Севидова убрали, и снова возвращаться в первую лигу было тяжело. Я ушел во вторую, в «Москвич», где работал будущий директор спартаковской школы Илья Ивиницкий, с которым были еще по Смоленску знакомы. Это уже было окончание карьеры. Там поиграл немного, и это мне было совсем неинтересно. Просто нужно было время, чтобы закончить институт — и это было как раз идеальным вариантом.
А Бесков, когда мы заканчивали, совершенно нормально к нам относился. Когда я принял решение об уходе, сразу меня пригласил и сказал: «Ты должен пойти в ВШТ». Но у меня же еще институт не был закончен!
Я мог в любой момент ему позвонить. Предположим, получал травму, играя с ветеранами, он приглашал в Тарасовку, оказывал медицинскую помощь, мы с ним разговаривали. Он даже говорил: «Может, на теорию зайдешь?» — «Нет, Константин Иванович, я уже наслушался, пусть они слушают».
Когда я был главным тренером «Спартака», Бесков однажды пришел под трибуны и спросил меня об игроках: «Ну как они?» Я ответил: «Да такие же, как и мы». Он даже похвалил мою работу. Наверное, Константин Иванович видел, что та команда стремится играть в спартаковский футбол. Мне это доставляло большое удовлетворение, и когда теплые слова сказал Бесков, конечно, я почувствовал большую радость.
