Василий Уткин: Дорогой мой чемодан (Видео)

Мне 39 лет. Сегодня (6 марта - прим. EversoR). Три года назад я решил завести традицию – давать в этот день серьезное развернутое интервью. В прошлом году не получилось, а перед тем на мою просьбу поговорить отзывались мои друзья – Максим Андреев, один из лучших российских кинокритиков, ныне давно уже занимающийся спортивной журналистикой, и главный редактор журнала «Pro Спорт» Станислав Гридасов. В этом году я не без грусти поводил глазами по сторонам, потому что очень важная часть такого замысла, конечно, в том, что интервью хоть и деньрожденное, но нужно, чтобы вопросы могли быть любыми. Собеседник нужен, во-первых, маститый (это, как вы понимаете, не возрастная характеристика), а во-вторых, нужно, чтобы он никак от меня не зависел. Вот с этим у меня в последнее время возникли некоторые проблемы... Я долго думал и обратился с просьбой поговорить к Станиславу Минину, блогеру нашего сайта и прекрасному колумнисту «Независимой газеты». Спасибо ему большое! В общем, вот что у нас получилось; вопросы – Станислав Минин, ответы мои.)

- Скажи, ты по-прежнему соблюдаешь традицию – возвращаешься в родительский дом в свой день рождения, фиксируешь еще один сделанный круг?

- А как же. Конечно.

- Ты доволен последним кругом (надеюсь, ты не суеверен и ничего не имеешь против невинного слова «последний»)?

- Нет, я, наоборот, всегда улыбаюсь, когда вижу, как кто-то избегает этого слова. Это ведь просто слово. Как вот знаменитые три шестерки – дело тоже ведь не в соседстве трех знаков, а в том, из чего складывается число.  Нет, я вообще недоволен последними кругами. И потому что жизнь сильно изменилась в последние месяцы, и я ещё не приноровился ее адекватно воспринимать. Да и, к сожалению, перемены в родительском доме все не к лучшему.

- Говоря об изменениях, ты имеешь в виду свой новый статус, новый профессиональный вызов, который ты продолжаешь «примерять»? Ведь со стороны как раз может показаться (и кажется!), что ты достиг всего в профессии и можешь быть доволен...

- Жаловаться грех. Мне очень интересно пребывать в новом качестве, и я могу только ещё раз удивиться тому, какой же Анна Дмитриева проницательный человек. Когда у нас были приняты все решения о перестановках на спортканалах, она меня спросила, понимаю ли я, что происходит; ну, я что-то промычал, а она говорит мне: в сущности, меняется только одно. Теперь никому не сможешь сказать, в том числе себе, что тебе что-то не позволили сделать. Я ежедневно убеждаюсь, что так оно и есть. Это не значит, конечно, что возможности безграничны, но все совсем по-другому. Я, например, месяца три вообще не понимал, как писать заметки теперь. Раньше садился и писал, и ни о чем не задумывался. А тут – как отрезало, голова совершенно другими мыслями занята. И это только один пример. На самом деле жизнь изменилась примерно так же сильно, как, допустим, если бы я женился, или вот если вспоминать – как поменялась, когда я начал жить отдельно от родителей.) Что-то в этом роде. Так что я пока не сильно понимаю, в какую сторону и как она идет. Подожду покамест. С выводами.)

- А в отношениях с коллективом «Плюса» – психологически было сложно перестраиваться? Вчера – коллеги, приятели. Сегодня – подчиненные...

- Местами это был очень болезненный процесс. Но это неизбежно. Мы на телевидении; вокруг люди всё амбициозные, и вряд ли есть хоть один человек в такой профессии, как наша, который не имел бы на своей памяти пары-тройки случаев, в которых его особенно обидно бы недооценили. Так это или нет на самом деле – неважно. Но такие случаи тоже были. Мне по этому поводу самый лучший совет дал отец, у которого в жизни тоже когда-то произошел... Скажем так – карьерный взлет. Совет был очень простой.

- Какой?

- Предельно простой: не париться. Так и должно быть. Ну, это такая теория чайника: время от времени пар вырывается.

- У тебя ведь тоже были свои «два-три случая»? Когда недооценили?

- Безусловно. Может, даже и больше.

- И как ты поступал? Находясь еще на «той» стороне...

- У меня был достаточно затяжной конфликт с Алексеем Бурковым, например. Нашим первым директором – светлая ему память! Был момент, когда я получал от него не просто обидные – порой оскорбительные претензии. Он просто меня гнобил какое-то время. Но все кончилось хорошо. Мы нашли общий язык. Тут может быть только один способ – не копить в себе. Случилось что – надо поговорить, значит, не обязательно прийти к согласию, но, по крайней мере, понять, что и почему произошло. Бурков был очень резкий и не всегда справедливый, но абсолютно открытый человек. И движим интересами дела – как он их понимал. Поэтому рано или поздно, если речь шла о деле, он сам ликвидировал все скользкости... Он безвременно умер, хоть и давно – но до сих пор я ощущаю это как личную потерю. Вот я говорю, что было время и он меня гнобил – но ведь всё, что со мной случилось, произошло ещё и потому, что они с Дмитриевой когда-то сделали на меня серьезную ставку. Не думаю, что они сидели с какими-то картофелинами и передвигали их по столу, как в фильме «Чапаев», но я всегда знал, что они меня выделяют. В общем, я их не подводил; во всяком случае, сильней, чем самого себя – ни разу.

- Ты сказал про открытость, и я хотел спросить тебя о ней же – впрочем, о несколько иной открытости. Помнишь, ты написал довольно личную колонку накануне чемпионата мира прошлым летом? На меня это произвело большое впечатление. Я не мог этого понять. Ты ведь знаешь своего читателя. В большинстве своем – агрессивного, насмешливого, закомплексованного, не готового понять. Почему ты открываешься этим людям? Ведь это было довольно откровенно...

- Знаешь, я решил попробовать. Мне хотелось рассказать эту историю. Это одно из самых сильных переживаний в моей жизни. И оказалось, что оно напрямую связано с чемпионатом мира по футболу! Потом, там же главная тема-то абсолютно вечная: вот мы видим работу человека (или слышим), оцениваем как-то – а что у него на самом деле в голове, совершенно ж не представляем себе. Причем даже на таком простейшем уровне, как эмоции. Страшновато было рассказывать, конечно. Я написал этот текст ручкой, в блокноте, сидя на даче, и диктовал в газету по телефону; вернулся домой через два дня и не без трепета открывал почитать каменты. Так срач там вообще отсутствовал как жанр... Вот так-то.)

- Я бы, наверное, вовсе не открывал каменты...

- Ну, порядок же надо было бы навести. В любом случае это был бы урок. Я не думаю, что журналист вообще должен бояться быть откровенным. Прям вот чтобы совсем. Иногда это тоже работает. Иногда только это и работает.

- Ты знаешь, что я регулярно читаю твою конференцию. Иногда я не понимаю, зачем она тебе... Нужно чтобы кто-то (неважно, кто именно) поднимал темы, на которые ты хотел бы вкратце высказаться, чтобы не писать заметку? Ведь большинство вопросов, которые ты публикуешь, тебе, судя по всему, не очень интересны. А ведь это только вершина айсберга, надо понимать...

- Как-то я совершенно не задумываюсь о смысле. Для меня это разновидность дневника. Странная такая, конечно. Но смысл для меня именно в ежедневности. Иногда бывает очень интересно посмотреть, а что я думал по какому-то важному поводу вот тогда. Когда этот повод происходил. В общем, это такой чемодан без ручки. Нести тяжело, но выбросить жалко, потому что там внутри я сложил несколько очень дорогих мне вещей. Просто ручка отвалилась. Вроде можно и другой чемодан купить, но он сам почему-то тоже дорог.

- Ограничить ее тематически не хотелось? Ну, хотя бы игнорировать вопросы вроде «Василий, а что такое любовь?», «Василий, а что такое дружба?»)

- «А лямки пришить к чемодану не пробовали?» «А тачку купить?» «А если не нести, а волочить по земле?» «А если такси вызвать?»

- Прелесть безручечного чемодана в его безручечности?)

- Все действительное разумно... В общем, мой чемодан, он мне дорог.)

- Я тебя и сам хотел спросить про дружбу. Ты часто говоришь о своих друзьях. О том, что кто-то – твой друг. Какой смысл ты вкладываешь в это слово? Друг – это кто? Алексей Венедиктов недавно сказал, что друг – это тот, с кем готов обсуждать семейные дела. У меня другое определение. А у тебя?

- Не знаю. У меня затруднения с определениями, честно говоря. Друг – это такое слово, одно из немногих, что вряд ли нуждается в объяснениях, как вот в геометрии аксиомы. В общем – не определяю специально.

- То есть просто интуитивно чувствуешь, кто друг?.. - Нет, я говорю не о чувстве, а о том, возможно ли объяснить. Кратко и полно – не могу. Не было никогда нужды объяснять...

- По-моему, друг – это человек, перед которым ты не боишься выглядеть слабым...

- Да, и это тоже. Но разве это полно? А если я вообще не боюсь выглядеть слабым?)

- Это ведь индивидуальное определение…

– Вот видишь, самые принципиальные споры обычно о терминологии.) Я когда был в нежном возрасте, девочки делали из общих тетрадей такие анкеты, и нужно в них было отвечать.) Там всегда был вопрос о том, что такое дружба, и самый популярный ответ был – «это сыр за 26 копеек».

- Скажи, тебя не тяготит публичность? Ее масштабы? Или это все-таки неизбежное следствие успеха в профессии?

- Ну, это, в общем-то, не может не тяготить время от времени. Я, конечно, не такой человек, чтобы мне вот прямо пройти не давали, но всегда возможна ситуация, что вот устал, или спешишь, или раздражен... В общем, надо побыть одному. А ты в любую секунды можешь вдруг оказаться не один. Но это неизбежно. Поэтому к этому быстро привыкаешь. Приятного тут тоже хватает.

- Например? Приятные стороны публичности...

- Это несложно себе представить. Тебе готовы помочь, тебя рады видеть... Случается – скидки дают. Поди плохо!

- Успеть бы спросить тебя о самой профессии. Ты неоднократно писал, что пора, мол, о профессии поговорить. Обычно сопровождал таким призывом критические рецензии. Не возникало потом ощущение, что, в общем, эта дискуссия нужна единицам? Тебе, в частности. В остальном люди просто работают, получают зарплату и не задумываются о том, зачем, что, как и почему...

- Так это ведь их дело. А вот, знаешь, сколько мне в ту же конфу пишет людей – как сделать первый шаг в профессии, как то, как сё? В общем, это, конечно, критерий своеобразный, потому что таким образом – пиша мне в конфу – в профессию точно не попадают... Но запрос-то колоссальный. Мы на Плюсе все время об этом разговариваем между собой, и результат в общем-то налицо – у нас абсолютно лучшая бригада комментаторов. Так или иначе – но лучшая. И вообще самое правильное – писать о том, что тебя занимает. Причем это не в том смысле, что вот я уже добился определенного статуса и сам выбираю темы; нет. Даже если ты начинающий репортер и едешь на задание – все равно писать надо о том, что тебя занимает. Это такое упражнение – найти занимательное в том, о чем ты ещё утром, возможно, и не знал. И нет такого журналиста, у которого это получалось бы всегда.

- Последняя, «послесавинская» дискуссия о том, каким быть спортивному телевидению, была, конечно, очень увлекательной. Жаль, что большая ее часть, похоже, осталась за кадром... Я о том, будет ли зритель выбирать себе комментатора. Или телевидение будет формировать и вкус, и видение.

- Профессия все равно не в этом. Она развивается своим путем. Меняются средства доставки, меняется то, чем слушают, как смотрят. Но профессия все равно развивается своим путем, впитывая влияния – безусловно, но у нее своя жизнь. Аудитория не имеет тут решающего слова. Как не имеет его в музыке, в живописи… Хоть это и несравненно более высокие жанры. Природа творчества же не в этом. А профессия комментатора – творческая. Это на производстве спрос – ключевое понятие. Это когда колготки делают; уважаемое занятие, просто другое. Спрос определяет индустрию. А творческую профессию не может определять. Влиять – да. Но на нее и погода может повлиять.

- Скажи, для тебя в профессии есть табу? Ну, то, «что ни при каких условиях»?

- Да пожалуй, что и нет. Вот возьмем ситуацию... Какую-нибудь однозначную. Например, мат в эфире. Нельзя? Ни в коем случае нельзя! Но, вполне возможно, настанет момент, когда сделать это будет необходимо. Причем я не о «вырвется». Я о приеме, о совершенно осознанной вещи. Ты при этом должен будешь, конечно, сделать это на свой страх и риск, и, скорее всего, ты будешь неправ. Но это возможно. Например, в ситуации, когда Филимонов уронил мяч в ворота. Когда с украинцами играли.

- Тут ведь важно, кто потом скажет, что ты не прав. Филимонов уронил, ты сказал слово на букву «б», и аудитория в этот момент чувствовала то же самое. И коллеги чувствовали. Все чувствовали. И все поняли...

- Я не совсем об этом говорю. Мат – это ультрасильное средство экспрессии. Запретное, табуированное. Но разве мы можем быть уверены, что когда-нибудь, в какой-нибудь ситуации другие средства не окажутся исчерпаны? А наша работа разве не в том, чтобы добиваться взаимопонимания?.. Так что это возможно. И тот, кто нарушит это табу, будет им же, скорее всего, и уничтожен, конечно.

- Интересно, ты по-прежнему считаешь матч Англия-Тринидад своей неудачей? Я, например, считаю, что это было то самое. Когда никак по-другому нельзя. Только издевательски.

- А я и не считаю его неудачей. Разве когда-то считал? Я не считаю, что это какой-то новый способ... Что так надо всегда и это вообще подвергается тиражированию. Но я совершенно о том не жалею, нет. В определенном смысле это было, конечно, тоже преодоление табу...

- А столь бурной реакции на критику Аршавина ожидал?

- Конечно.

- Что в нем особенного?

- Идол! - Идол именно из-за глянцевости? Ведь есть, например, Жирков. Не глянцевый...

- Нет, Жирков не идол. Идол – это понятие общественного сознания. А Жирков просто очень хороший игрок.

- То есть в Аршавине каждый видит себя? Ну, скажем так, возможного себя. Свое представление об успехе. Так?

– Может быть, но я об этом никогда не думал. Это как-то очень прикладно звучит. Не по-идольски.

- Бывает, что ты разочаровываешься в российском футболе? Теряешь надежду на то, что здесь может когда-то быть «как должно». Хозяйство, отношение болельщиков, культура...

- Никогда не разочаровываешься только в друзьях.

- Семья – по-прежнему твоя главная мечта? Дети?

- Да я уже как-то свыкся с тем, что со мной это может и не случиться. Но другой мечты не завел.

Василий Уткин и Константин Генич отжигают на матче Барселона-Арсенал