Не правда ли, удивительно, что в нашей процветающей футбольной прессе лишь редкие вкрапления связаны с Николаем Петровичем Старостиным? Не перечесть говорунов, заявителей по поводу и без повода, неуемна лавина повторяющихся фраз, а суждений этого единственного в своем роде человека не сыщешь. Добро бы, он слыл горлецом либо грубияном, так нет, напротив, вежлив, корректен, уважителен к репортерскому труду.
А ведь он свидетель и участник, по сути дела, всей истории советского, российского, московского футбола, готовый рассказывать о ней, не заглядывая в пыльные летописи и хартии. И уж если сопоставлять события века двадцатого с веком футбольным, что вполне уместно и небезынтересно, то более впечатляющей, характерной фигуры, право же, не обнаружишь. То обласканный советскими властями, то арестант, отбывающий 12-летний срок, удачливый руководитель нашего лучшего клуба и одновременно, на взгляд чиновничьего окружения, подозрительный фантазер, "частник", "нэпман", вынужденный много лет метать бисер перед свиньями и понятый, лишь когда ему уже было под девяносто. Кроме всего прочего, Старостин и поныне в "Спартаке" не просто посиживает на трибуне, а включен и по должности начальника команды, и по знаниям и авторитету во все перипетии своей команды, три года подряд чемпионствуюшей в России.
Вернусь к вопросу, с которого начал. Я имел несколько обстоятельных рабочих встреч со Старостиным, когда предстояло или написать что-либо о нем, либо помочь ему, вечно закрученному, записать воспоминания и мысли. И каждый раз я испытывал неловкость: я был уверен, что все им наговоренное он мог бы прекрасно и без моего участия изложить, да еще сохранив драгоценную русскую речь начала века, ныне почти утраченную, которой он владеет сызмала.
Редкостное для 1937 гола награждение орденом Ленина и "дело Старостиных" в 1942-м. В этих двух противозначных событиях, кроме зловещего пересечения милостей, свалившихся с кремлевского потолка, и Лубянского террора, кроме причуд человеческой судьбы, заключена и одна из разгадок личности Николая Старостина.
Твердое, здоровое, с разветвленными корнями родословное древо: Псковская и Владимирская губернии, в предках егеря и ямщики, старообрядцы и православные, многолюдные дома-крепости, семейные советы. Все это, вместе взятое, произвело на свет, вырастило, воспитало Николая - хозяина. Деловая сметка, практический ум, коммерческое училище братьев Мансфельдов и финансовое образование дали жизненное направление. Как-то я пошутил: "Если бы не советская власть, вы бы директорствовали в банке". Николай Петрович по своему обыкновению погрузился в размышление и, прикинув в уме, ответил: "Нет, на банк бы не потянул, а отделение осилил бы".
ФУТБОЛ - НЕБЕСНОЕ ЗНАМЕНИЕ
В 1918 году явился футбол, как небесное знамение, как предначертание свыше. И произошло что-то, напоминающее химическую реакцию, увлечение, привязанность, страсть, объединившись с задатками хозяйскими, дали человека совершенно необходимого, ценного, редкого - мастера, игрока да еще деятеля, распорядителя кредитов, главу администрации. В этом объединении не было и намека на вынужденность, полная естественность и свобода: все, что было ему под стать, на что способен, Старостин получил. И это тем более удивительно, ведь футбол в двадцатые годы не успел еще завлечь ни народы, ни правителей, ни денежных тузов.
Спросил его, что он считает своим наибольшим достижением. "Прежде всего то, что я и мои три брата всегда были верны одному клубу. И еще то, что я причастен к десяти победам "Спартака" в союзных чемпионатах (две были одержаны во время его лагерного отсутствия, - Л.Ф.) и нескольких - в розыгрыше Кубка".
Такой ответ кого-то заставит недоуменно пожать плечами, очень многие из подвизающихся на футбольном поприще с легкой душой дрейфуют от пристани к пристани, от вымпела к вымпелу, а тут, на тебе, убежденный, закоренелый однолюб, достоинство, украшающее бескорыстного мученика-болельщика, но вовсе не обязательное для тренера или менеджера. И опять-таки полная естественность - как начал Старостин на одном месте, так всю жизнь не представлял себе иной участи. Как это ни странно прозвучит, но "старый" Старостин, знающий в футболе, по его собственному выражению, "почти все", если самую малость его раззадорить, моментально скидывал мантию почетного доктора и кидался в перепалку, выдавая свои пристрастия, зачерпнутые в молодые годы. Он великолепный, красивый любитель, с годами научившийся владеть собой, умеющий гораздо раньше, чем поостынут вокруг него горячие головы, изрекать уравновешенные, безупречные приговоры. Он являет собой - нет, не причудливое, не для отвода глаз, не обманное, а самое что ни на есть натуральное единство романтичности, которую способен высечь футбол, с практичностью, которую он требует для своего благоденствия.
"...ОН ВЗЯЛ ЗАЩИТНИКА ЗА ШИВОРОТ"
Будучи человеком действия, прикипев душой к футболу, он и ринулся во все быстрины и омуты ради его процветания. И все-то ему оказывалось по плечу. И "Красная Пресня", предтеча "Спартака", и всевозможные сборные - Москвы, РСФСР, СССР, всюду он капитанствовал (по-современному - руководил) и не то чтобы делал это под нажимом, по требованию со стороны, а был готов к тому и, думаю, ждал, желал очередных многообязываюших назначений. В футбольной пассивной, созерцательной среде не так уж много жаждущих деятельности, помимо поля, еще меньше способных к ней, а отмеченные дарованием такого рода и вовсе наперечет.
Спросил я брата Николая, Андрея, как играл его старший брат. Андрей Петрович ответил так:
- Николай был ярчайшим представителем стиля "бури и натиска". Представьте, - продолжал он со своей тонкой, полумесяцем, улыбкой и сощурив глаза, - бежит он по правому флангу с мячом, и на пути его вырастает защитник. Что, вы думаете, предпринимает Николай? Он берет защитника за шиворот, пользуясь своей немалой силой, переносит его на беговую дорожку и бежит дальше к воротам...
Андрей Петрович хохотал, он надеялся, что шутка принята должным образом, ни в коем случае он не позволил бы ни себе, ни собеседнику обидеть брата.
Николай Петрович, еще продолжающий играть, посещающий службу, замечен, высмотрен, оценен. Влиятельный вождь комсомола А. Косарев втягивает его в создание нового спортивного общества. Поручает разыграть футбольный матч на Красной площади. Спектакль этот смотрит с Мавзолея Сталин, ему нравится, по его соизволению игра продолжается дольше, чем предусмотрено сценарием. Руководя спартаковским обществом в масштабах Москвы, Старостин остается футбольным авторитетом, и ему доверена подготовка матча с басками с условием обязательно победить, ибо до этого проиграли и московское "Динамо", и сборная "Динамо", и дважды тбилисское "Динамо". Усиленный "Спартак" одерживает прямо-таки сказочную победу (6:2). Спустя несколько дней выходят указы о награждениях, и Николай Старостин - кавалер ордена Ленина.
НЕВИНОВНЫЕ ХРАБРЕЕ ВИНОВАТЫХ
Такая головокружительная карьера и в добропорядочных обстоятельствах могла вызвать кривые усмешки завистников. А тут надвинулся зловещий силуэт министра в пенсне, Берия, на беду, неравнодушного с юных лет к футболу, да не вообще к футболу, а к тому, что входил в его епархию, динамовскую. Старостина ему не требовалось выслеживать, он когда-то "лично" играл против него, в Тифлисе, был с ним знаком, знал, как тот умеет "идти на ворота". Хотя репрессии косили слепо, без разбора, мастеров футбола трогать не было принято: потешное войско, что с него взять, пусть носятся с мячишком и развлекают публику.
Но в 1939 году был разыгран матч, который для моего юного довоенного поколения был выше и главнее всех когда-либо виденных. Без каких-либо обоснований, вопреки спортивным законам переигрывался полуфинал Кубка между "Спартаком" и "Динамо" (Тбилиси) спустя три недели после финала. Прошло Бог знает сколько времени с того 30 сентября, но я помню тесно прижатые молодые костлявые плечи нашей компании (четверо на три билета), сдавленное дыхание, дергающиеся колени: никогда ни до того, ни после мне не приходилось "болеть" - без преувеличения - до беспамятства. Для нас решалась не судьба Кубка и "Спартака", решалась судьба футбола в нашем обиходе. Останемся ли мы с ним, как на острове справедливости, или махнем рукой, поставим крест на этой блажи. Не знаю, как бы мы себя повели, если бы у "Спартака" отняли победу. К счастью, он выиграл этот матч. К счастью для нас, сидевших на трибунах. Для Старостиных дни на свободе после этого были сочтены.
"По своей наивности..." Оговорка из книги Николая Старостина, книги-исповеди. Не знаю, шептал ли ему тогда кто-нибудь на ухо предостережение: "Отдайте Кубок, пусть подавится, а то не ровен час..." Невиновные храбрее виноватых. Старостин ломил напролом, его вела даже не преданность футболу (к чему высокие материи!), а простое ощущение, что футбол никак не может оказаться под подозрением, быть наказуемым, он же никаких угроз в себе не таит. А то, что шепот за плечами, так что удивительного, если родной "Спартак", где он председатель правления клуба, два года подряд всем наперекор присваивает и чемпионское звание, и Кубок. В тридцать девятом, когда навязали ту переигровку, Николаю Старостину, кавалеру высшего ордена, знаменитому на всех стадионах страны и за их пределами, всего 37, силушка играет, замыслы тешат, любой управленческий, хозяйственный вопрос разрешим, вот он и верит, что оттащит любого, кто вознамерится помешать, за шиворот с пути.
Орден Ленина и арест - в его жизни рядом, на одной нити.
ПРОВИДЕЦ
С осени 1954 года, сразу после реабилитации, Николай Петрович как заделался начальником команды "Спартак", так и продолжал им быть с годичным перерывом. А в том перерыве "Спартак", напомню, как раз и загремел в первую лигу.
Но с него достаточно, его не соблазнить высокопоставленными связями ("у нас есть болельщики в верхах, но от них одна морока, а толку никакого"), почетным представительством в президиумах и комитетах, показными затеями. У него - команда. Он в книге назвал футбол не профессией своей, а смыслом жизни. Такое ощущение исключает светскость, возвращает человека к самому себе.
С прибавлением возраста в уважении начинает посверкивать восхищение. Ну, допустим, человек, которому девяносто, пересаживается с самолета на самолет, летает по всему свету, хотя молоденькие крепыши рядом с ним скрипят и вздыхают, мучаясь кочевой жизнью. (Проведал я недавно по телефону Николая Петровича, спросил полагающееся: "Как поживаете?", и ответом было: "Все плохо, разве что здоровье не беспокоит"). Предположим, за ним тянется слава, что быстрее его никто не умеет в уме переводить одну валюту в другую (о себе он нередко говорит - "финансист"). В конце-концов все это можно объяснить исключительностью, феноменальностью.
Был случай, собрали в ЦК на Старой площади очередное совещание - "О задачах советского футбола". Взял слово в прениях Николай Петрович, его обычно слушают в тишине. А за несколько дней до совещания в "Футбол-хоккее" была напечатана моя статья под названием "Футбольное дело", в которой я завел речь о жизненном, хозяйственном укладе команд. И вдруг Николай Петрович пошел ссылаться на эту мою статью, напирая на то, что "дело" в наше время самый накипевший вопрос.
В этом здании ужасно не любили, если внимание отвлекалось от здешних, заранее заготовленных постановлений и указаний. И я уже заметил, что из президиума и на оратора, и на меня бросают неприязненные, осуждающие взгляды. Под "футбольным делом" Старостин подразумевал неотвратимость перехода к профессионализму, который в высокоидейных партийных кругах расценивался как "реставрация капитализма".
На протяжении десятилетий на Николая Старостина смотрели, как на уникум, хотя бы потому, что некого было поставить рядом с ним из начальников команд - по-нашему, а по-западному - менеджеров. Их не искали, им не придавали значения, сменялись случайные, безликие фигуры, а всю власть отдавали тренерам, что было удобнее для начальства, которое управляло, балуясь, ни за что не отвечая и не рискуя собственным карманом.
ЕГО ЧАСЫ НИКОГДА НЕ ВРУТ
Самим фактом своего существования в должности начальника Старостин напоминал, взывал, убеждал, втолковывал, что неладно, глупо, неуклюже, лживо устроены отношения как в клубах, так и в масштабе федерации. Его с удовольствием слушали на разных совещаниях (красно говорит!), читывали его статьи и книги, но никто и не подумал прислушаться к глубокоуважаемому чудаку, куда как удобно было отмахнуться, обозвать его свысока старинным, инфантильным, сочинителем иллюзий.
И все-таки всех скептиков, нерадивых, лодырей, всю невежественную бестолочь Николай Петрович переждал, вынес, вытерпел. Ко дню общего согласия, в конце восьмидесятых, что без реорганизации клубам не прожить, он пришел со своими давным-давно выношенными убеждениями. И оказался моложе молодых. И это выше бросающейся в глаза возрастной феноменальности, это выигрыш разума, умение жить по часам, которые не врут.
Лев Филатов (25.02.1995)
"Комсомольская правда. Спорт"
Комментарии 3