Сниматься он порой умудряется в 10 фильмах в год, причем в каждом предпочитает не гастарбайтером быть, желающим лишь мелькнуть в кадре и заработать денег, а одним из наиболее ярких и заметных персонажей. «Кино — моя территория, и я всегда стараюсь ее пометить, — полушутя, полусерьезно объясняет Ефремов, — чтобы подольше не забывали».
Начало: Михаил Ефремов: В юности выбор у меня был невелик: либо тюрьма, либо армия
«ВЫ ГОВОРИТЕ, ПЛОДОВИТОСТЬ — БОЛЕЕ 100 КАРТИН? ШЕСТЕРО ДЕТЕЙ — ВОТ ЭТО ПЛОДОВИТОСТЬ!»
— Вы уже говорили, что вышли на сцену школьником, а первую роль в кино сыграли в 13 лет, тоже, получается, пацаном. Дебют в кино был немножко по блату?
— Вы знаете, конечно, по блату, потому что в картине «Дни хирурга Мишкина» играл сына хирурга Мишкина, которого играл мой отец, а на пробы в «Когда я стану великаном» пришел не только я — на главную роль мы вдвоем с одним парнем пробовались. Я еще и ногу сломал — есть даже кадры, где прихрамываю, потому что мне только гипс сняли. Полфильма эту ногу разрабатывал, но съемки в «Когда я стану великаном» для меня судьбоносный момент, потому что тогда, в Севастополе и Ялте, я научился делать все, что должен делать взрослый мужчина.
— В 13 лет?
- (Смеется). Ну да, а во-вторых, помимо всего этого, что могло дико увлечь (и пьянство, и курение, и шабаши), с прекрасными людьми встретился — Инной Туманян, Александром Кузнецовым, Валерием Аркадьевичем Гинзбургом — младшим братом Александра Галича, оператором-постановщиком, который снимал «Комиссара»...
— Компания не совсем советская, а фильм «Когда я стану великаном» неплохой, кстати, вышел...
— И тоже не совсем советский. Некоторые вещи из него, правда, резанули — где я, например, как в карате, всех расшвыриваю, потому что карате как раз запретили. У нас с Андрюхой Васильевым, с которым до сих пор дружим и который играл главную отрицательную роль, Ласточкина, состоялась дуэль: в ящике самодельном была бертолетова соль, бикфордов шнур — в общем, кто первый взорвется, и это тоже убрали, потому что во всех школах...
— ...начали бы друг друга взрывать...
— Да, а за этим тогда следили.
— Чему мог бы, на мой взгляд, Олег Николаевич позавидовать, так это вашей необычайной плодовитости: более 100 картин...
— Ну, я думал, вы о другом... Вообще-то, Ефрем на древнееврейском языке — «плодовитый», но вы говорите, плодовитость — более 100 картин? Шестеро детей — вот это плодовитость! (Смеется).
— Плодовиты во всем!
— А почему более 100 картин? — потому что не только не чураюсь: мне даже нравится играть эпизоды.
— Они у вас классные получаются...
— Ну, это смотря какие.
— Я совершенно искренне вам признаюсь: в кино вами любуюсь...
— ...спасибо!..
— ...и говорю это от души, потому что актер вы потрясающий. Как думаете, если бы Олег Николаевич на экране сейчас вас увидел, что бы сказал?
— «Многовато тебя!» — он воскликнул бы (смеется), хотя на самом-то деле не знаю, что от него бы услышал. Конечно, хотелось бы, чтобы что-то сказал, но помимо Олега Николаевича и других родственников, о которых вы упомянули, я не должен забывать о своих педагогах — Андрее Алексеевиче Попове и Владимире Николаевиче Богомолове, Кире Николаевне Головко и Олеге Георгиевиче Герасимове. О каждом из этих людей могу историю вспомнить: чему учили, какими словами. В моем возрасте, когда дело идет к полтиннику, понимаешь, какие же хорошие они педагоги, каких замечательных я встретил людей, как вовремя они открыли мне то, что открыли, — в молодости-то, к сожалению, об этом не думаешь.
«НИКИТА СЕРГЕЕВИЧ МИХАЛКОВ — ОЧЕНЬ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ, ПАЦАН ТАКОЙ, САМ ПО СЕБЕ ДИКО АЗАРТНЫЙ И НЕ ЗАВОДИТЬ ЭТИМ НЕ МОЖЕТ»
— Из созданных вами экранных образов мне особенно нравится роль Алексея Жгута в фильме Александра Митты «Граница. Таежный роман»...
— Она, я замечу, отлично написана. Я долго до этого не снимался, в Художественном театре работал, и за эти шесть лет в кино появился лишь дважды — в «Королеве Марго» и картине «Мужской зигзаг».
— Выброшенные из жизни годы...
— Ну, нет — я же на сцене Художественного весь мировой репертуар переиграл.
— Накопление шло...
— Нет, я просто основной профессии соответствовал — театральный актер. Для кино ничего не копится, кино — это уж как пойдет, и оно, к сожалению, очень много времени отнимает.
— От куража успех там зависит?
— В каких-то случаях мог и на кураже выезжать — вот в «Границе. Таежный роман» кураж был. С Мариком Башаровым только тогда подружились — оба мы люди веселые, но там вообще хорошая группа была, мне Александр Наумович очень помог (тогда Олег Николаевич только ушел). Когда сценарий читал, было понятно, что Жгут станет народным любимцем, и Александр Наумович об этом говорил. Он выбирал, кто будет играть: отец Иоанн Охлобыстин, который тогда еще не был священником, или я. Мы с ним вообще на одни и те же претендуем все время роли, но Ванька в религию в ту пору ударился...
— ...а вы — в кино: кстати, в фильме «12» играли в очень приличной, даже, я бы сказал, рафинированной компании...
— О да, все артисты — великие.
— Каково было с Михалковым работать?
— Здорово! Он на площадке — все, и что бы ты ни захотел: чаю там или еще чего, — сделает.
— Правда?
— Мало того, и по роли все объяснит, и кадр выстроит. Никита Сергеевич — удивительный режиссер, я таких не встречал: это любой актер, который работал с ним, вам подтвердит, а кто не подтвердит, тот врет. Михалков — очень эмоциональный, пацан такой, сам по себе дико азартный и не заводить этим не может.
— В фильме «Охота на Вервольфа» вы сыграли Гитлера...
— Да, Женя Митрофанов, старинный приятель мой и очень хороший режиссер, предложил, и мне стало интересно. Это не так много времени заняло, как кажется, — два дня всего...
— ...но размышлять над таким образом надо было все равно...
— В первый день, где много текста, смотрел кадры с Гитлером и снимался — на ВДНХ в Киеве. «А вот во второй, — Женька говорит, — можно поспокойнее, потому что текста у тебя нет, будешь только на поезде проезжать». Приехали мы на Киев-Товарный, меня одели, загримировали: усы, челка, железный крест — все честь по чести — и говорят: «Сейчас будем свет ставить...». Ну, я так понял, это часа на два, и Андрею Гоголеву позвонил — моему приятелю, главному редактору журнала «Коммерсант-Украина». «Гоголев, как же так? Я тут на Киев-Товарный, а ты где-то в редакции? Немедленно бери Jameson — и ко мне!». Ну, он приехал, мы покурили... Нет, выпили, потом покурили...
— Ага, сначала все-таки выпили...
— ...да, и пошли курить на перрон. Я — Гитлер, а народу-то нет, только какие-то работяги в оранжевых робах что-то копают да перекладывают. Заметили и та-а-ак смотрели! — это не ужас, не удивление было, а как бы ступор. Я Гоголеву типа похвастался: «Видишь, мама звонила, говорила, что по Первому каналу идет сериал «Тяжелый песок» — вот меня и узнают», на что он ответил: «Ты что, обалдел? Тут не тебя узнали — люди просто не понимают, в каком времени оказались!».
«САМОЕ СМЕШНОЕ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ, — КОГДА МУЖИК ЖЕНСКОЕ ПЛАТЬЕ НАДЕЛ И ЧТО-ТО ИЗОБРАЗИТЬ ПЫТАЕТСЯ»
— Иногда вы, стопроцентный натурал, играете женские роли — удовольствие сам процесс доставляет?
— Конечно — это ж прикол! Самое смешное, что может быть, — когда мужик женское платье надел и что-то изобразить пытается.
— Часто от предложений сниматься отказываетесь?
— Бывает.
— А с чем это связано?
— С нехваткой времени, недостаточным финансированием или с тем, что предлагают дерьмо, из которого нельзя сделать конфетку.
— Любимый ваш фильм какой?
— Наверное, надо сказать: «Когда я стану великаном», потому что с него все началось.
— Сегодняшнее актерское поколение слабее того, которое вы застали в юности?
— Ничего подобного — они просто разные. У нас в России вообще актерская школа невероятно сильная — даже не потому, что ею занимаются (а ею занимаются!), а потому что жизнь просто такая. Не сыграешь — не проедешь, все время кого-то хотим наколоть, пытаемся жульничать, разводки какие-то придумываем... Очень актерская, театральная страна...
— ...причем политики — самые сильные актеры, по-моему...
— Конечно! — все умеют, молодцы. Англия и Россия, замечу, наиболее мощные по актерским школам страны: так считалось всегда, и так считаю и я, ну а Америка и то взяла, и другое.
— Русская школа там в основном...
— Нет, почему? Английская тоже имеет место быть, и она хорошая, ни в коем случае не хуже русской — просто иная.
— Среди актеров — ваших ровесников (может, чуть помоложе или постарше) назвать выдающихся можете?
— Конечно — четыре «М».
— Меньшиков, Машков, Маковецкий, Миронов?
— Да, а еще Хабенский, Пореченков, Гоша Куценко...
— Это по гамбургскому, так сказать, счету?
— Думаю, да: привезите нам этих американцев и покажите, что же они умеют, — то, что я видел, просто несерьезно, хотя Шон Пенн, по всей вероятности, нам понравится.
— Нет, я о Смоктуновском, Борисове, Евстигнееве, Гафте, о вашем отце...
— А, вы такой имеете в виду уровень...
— Да, давайте его примем за точку отсчета...
— Если так, то, я думаю, что Никита Сергеевич Михалков именно такой актер.
— Он тем не менее не молодой...
— А, вам молодых надо... Тогда Меньшиков, Маковецкий.
— Себя вы талантливым человеком считаете или больше?
— Я? Меньше.
— То есть скромным?
— Нет, просто не очень понимаю, что же такого делаю...
— ...что за шевеление вокруг, да?
— Страшно себя анализировать, не хочется — когда начинаешь, грустно становится.
— В «Современнике» вы поставили пьесу Платонова «Шарманка» — вам был интересен еще и этот опыт, режиссерский?
— Ну, еще до «Шарманки» поставил спектаклей пять во МХАТе и семь — в «Современнике», просто до «Шарманки» ничего не ставил семь лет — снимался в кино. До этого в «Современнике» в 2000 году поставил «Еще раз о голом короле» Леонида Филатова, к тому же у меня был Театр-студия «Современник-2» — там тоже ставил. Во МХАТе выпустил два спектакля по Ване Охлобыстину — «Злодейка, или Крик дельфина» и «Максимилиан Столпник», и два по Мольеру — «Урок женам» и «Урок мужьям», а Платонов первый раз попался мне в руки в 85-м...
— ...его только начали издавать...
— Нет, издали как раз позже. Олег Павлович Табаков послал наш спектакль «Пощечина» по «Зависти» Олеши в Берлин (спектакль этот его ученики делали, выпускники Школы-студии МХАТ), и там ко мне подошли знакомые моей мамы и передали пьесу «Шарманка», которая в СССР опубликована еще не была. Мы прочли ее, она нам понравилась... Полгода спустя эта пьеса вышла в журнале «Театр», мы даже пытались ее репетировать — помню, играли спектакль на старой Таганке, и первый акт даже продумали. Потом я хотел это предложить кому-то во МХАТе, Александру Анатольевичу Ширвиндту показывал — мы с Машей Голубкиной его уговаривали, но он сказал: «Все, что угодно, только не эту пьесу».
— Да?
— Ну, потому что она действительно сложнейшая, не очень публикой догоняемая, тем более что публика у нас такая, которая просит: «Ну-ка развлеките меня!», а Платонов — это все-таки совсем другое. В общем, я не могу не снять шляпу и не поклониться Галине Борисовне Волчек, которая...
— ...на это решилась...
— ...просто из доверия ко мне, за что ей спасибо огромное. Очень хорошо, что был этот опыт и этот Платонов — как была она гениальная пьеса, так такой и осталась.
— Совершенно необычный писатель, правда?
— Великий! Планета отдельная...
«ХОДОРКОВСКИЙ И ЛЕБЕДЕВ ВЫГЛЯДЯТ, КАК КОЗЛЫ ОТПУЩЕНИЯ. ВЕРНЕЕ, НЕ ВЫГЛЯДЯТ — ОНИ ИМИ ЯВЛЯЮТСЯ»
— Вы, знаю, на суде над Ходорковским присутствовали...
— Да.
— Зачем же туда пошли?
— Ну, если отвечать серьезно, то это процесс исторический, а если профессионально — мама посоветовала. Она до этого ходила туда и сказала: «Пойди посмотри, тебе как актеру полезно будет». Вообще-то, я ничего там не знаю — кто виноват, кто невиновен, но, кто прав, а кто нет, видно по лицам. Читал об этом процессе в «Новой газете» и очень хотел на нем поприсутствовать, потому что писали, что прокуроры ведут себя...
— ...неадекватно...
— ...ну действительно,
и я думал: «Как так? Человек надел форму и такие говорит вещи?». Пришел, чтобы на прокуроров взглянуть, но, к сожалению, в тот же день пришел Греф, а поскольку все мы клиенты его банка, и прокуроры тоже, вели они себя тихонечко (улыбается), но процесс все равно удручающее производил впечатление.
— Греф говорил интересно?
— Особо интересного там ничего не было — он отвечал на вопросы, которые ему задавали Михаил Борисович и прокуроры. На вопросы прокуроров отвечал, немного удивляясь их постановке, правда, один раз Михал Борисыч сказал: «Вы извините, пожалуйста, но так уж составлено обвинительное заключение, что я должен спросить: вы знали, что я руководитель «ЮКОСа»?» (смеется).
— Что вас больше всего поразило там или потрясло?
— Утвеждать, что что-то меня поразило или тем более потрясло, не стану, потому что был в курсе того, что там происходит. Неприятно кольнуло, что ли, то, что цвет лица у подсудимых белый — это значит, они сидят без воздуха, и раздражала недоделанная театральность всего этого действа — такие небольшие везде лажи. Какая-то вредность во всем чувствуется: вот вредят!
— Вредители!
— Ну, не вредители, но все же...
— Почему вы назвали этот процесс историческим — в чем его историчность?
— В том, что Ходорковский — первый супербогатый человек, которого судят. Мы же знаем, что «все большие состояния...
— ...по Ильфу и Петрову...
— ...нажиты нечестным трудом», но, к сожалению, Михал Борисыч и Платон Лебедев выглядят, как козлы отпущения. Вернее, не выглядят — они ими являются, а почему не все, почему хотя бы не 20 процентов, и почему именно «ЮКОС» (я ж не слепой, не в безвоздушном живу пространстве!), если именно эта компания первая сделала себя прозрачной? Ну, если сделал себя прозрачным, ты и сел, потому что другие не успели еще натырить и прозрачными себя не делают: логика-то простая — каменная, железная.
— Легко вам, такому умному, на свете живется?
— Очень, потому что на самом деле не умный, а в умного просто играю — где-то этот текст услышал и повторяю вам.
— После того как на этом суде побывали, стали любить больше родную страну?
— А я не сравнивал бы любовь к родной стране с отношением к государственным институтам: Родина — это одно, а государственные институты — совершенно другое.
— Меня (да и не только меня) впечатляет ваше проникновенное исполнение на «Дожде» стихотворений Дмитрия Быкова в рамках проекта «Гражданин поэт», а вам эти стихи нравятся?
— Какие-то нравятся, какие-то нет.
— Любопытно, а вы понимали, что когда станете это читать, у вас могут возникнуть в отношениях с государством определенные осложнения?
— Нет.
— Почему?
— А из-за чего?
— Ну, взять хотя бы стихи про судью Данилкина...
— ...и его помощницу Наташу Васильеву, прекрасную женщину?
— Да-да...
— Не понимаю тогда, почему до сих пор Александр Васильевич Масляков на свободе. Ну как это? — если уж и на эту тему шутить не будем, тогда, действительно, все в кухни!
— Подождите, но там же была фраза о крабе Путине: «Все мы сегодня задавлены крабами с тяжких кремлевских галер...».
— А вот этот вопрос — к Дмитрию Быкову. Где-то я видел надпись: «Правда ли, что Путин — краб?». Не знаю, разбираемся...
— По слухам, вы человек резкий, привыкший резать правду-матку в глаза, — это так?
— Подтвердить не могу, да и правда-матка лишь в определенных нужна случаях — либо чтобы остановить кого-то (только ей это под силу), либо чтобы все замолчали, но я не думаю, что проект «Гражданин поэт» — правда-матка: это прикол.
— Рассказывают, что когда Путин гостил у Никиты Михалкова на даче, вы, будучи подшофе, подбежали к нему и крикнули: «Покайтесь!»...
— Нет, это неправда — ну абсолютная! (Улыбается).
— Откуда же этот слух возник?
— Есть такая творчески продуктивная компания — Гармаш и Стоянов: они и придумали.
— То есть вас на этом празднике жизни не было?
— Никита Сергеевич отмечал день рождения в картинг-центре, мы сидели за столиками, и туда действительно зашел Путин — стоял метрах в 400 от меня. Может, действительно мы шутили — не очень я помню, потому что приехал он уже поздно вечером.
«ЕСЛИ СТАНУ ВСЕХ УБЕЖДАТЬ, ЧТО Я НЕ АЛКОГОЛИК, А ПЬЯНИЦА, НИКТО НЕ ПОВЕРИТ, СКАЖУТ: «ВСЕ АЛКОГОЛИКИ ТАК ГОВОРЯТ»
— Ваше кредо, как у Остапа Бендера: «Всегда!», а политическая позиция? Или актеру она не нужна?
— Не знаю и, что такое политическая позиция, не понимаю.
— Политикой хоть интересуетесь?
— Ну как? — я все-таки сын своего отца, но при том бабле, которое общество наше накрыло, политика совсем никуда не годится, потому что все видно и понятно: кто хитрее объяснит, зачем ему эта «распилка», тот и прав. Это не политика на самом деле, потому что ни политических действий, ни призывов нет, ни движений, а может, я просто постарел: мне кажется, что раньше все это было, а сейчас испарилось.
— Бабло, накрывшее страну, ей во вред?
— Ну почему же? Россия жила в нищете, и, думаю, не во вред, конечно...
— ...но и не на пользу...
— Не на пользу в первую очередь психически невыдержанным людям — у нас слишком много жлобства, когда уж лучше бы у соседа сгорело, чем у меня было.
— По национальности вы чуваш?
— Чуваш-мордвин — папа у меня из мордвы.
— Как интересно, а чувашом и мордвином себя чувствуете?
— Когда приезжаю на Волгу, конечно, хотя мордва — это все-таки не совсем Волга — она подальше, в степях.
— Ну а когда в Чебоксарах находитесь?
— Вы знаете, недавно я там был, на фестивале...
— По-чувашски Шупашкар, да?
— Замечательный город, но Иван Яковлевич, прадед мой, там не был — из деревни Тетюши он пришел в Симбирск, который был одним из наиболее просвещенных городов Российской империи...
— ...и где отец Ленина жил...
— Так Яковлев же его друг: под началом Ильи Николаевича Ульянова, руководившего народными училищами Симбирской губернии (а Иван Яковлевич за просвещение чувашей отвечал) мой прадед открыл более 300 школ чувашских и перевел на этот язык Библию. Еще и отец Керенского в местной гимназии преподавал — там такая...
— ...собралась банда...
— Ну, банда не банда, но думаю, что хороший Симбирск был город — культурный.
— По-чувашски вы понимаете?
— Нет.
— По-мордовски тоже?
— Знаю только, что мокша и эрзя — две разные ветви мордовского народа.
— «Алкоголь, — признались однажды вы, — черное пятно на моей репутации», и добавили: «До 30 лет я позорил родню, а теперь успокоился — свою цистерну водки уже выпил»...
— Та-а-к...
— Был момент, когда решалось: или алкоголь вас, или вы его?
— Этот момент — каждое похмелье, когда понимаешь: сейчас еще рюмочку — и алкоголь меня, а если в душ — тогда я его.
— Отношения с ним складывались у вас непросто?
— Весело, но непросто — да, а у кого в России простые отношения с алкоголем?
— Сегодня вы можете сказать, что остановились?
— Я не хотел бы это говорить — зачем? Я и остановился, и не начинал совсем. Дело вот в чем: если стану всех убеждать, что я не алкоголик, а пьяница, никто не поверит, скажут: «Все алкоголики так говорят», так что лучше уж промолчу.
«ПЕРВОГО ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА Я ПОЛУЧИЛ ЗА ТО, ЧТО ВЗОРВАЛ АТОМНЫЙ АРСЕНАЛ НАТО В АФРИКЕ, ВТОРОГО — ЗА ТО, ЧТО В ВАШИНГТОН ВЪЕХАЛ НА ТАНКЕ, НУ И ТРЕТЬЕГО — КОГДА В ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ МЫ ПОБЕДИЛИ...»
— Вы как-то признались, что потеряли невинность в 13 лет с проститутками...
— Да полчаса назад вам и признался.
— Где их, простите, нашли?
— В городе Ялта.
— И как это получилось — в 13-то лет?
— Ну, понимаете, мы артисты были, в кино снимались...
— Но вы-то мальчик!
— Да, а они — девочки.
— Сколько раз вы были женаты?
— Официально? (Задумался). Четыре.
— Долго считали! А неофициально?
— Ну, неудобно об этом...
— Долго искали?
— И искал, и жизнь так шла, но не думаю, что всем это интересно.
— Ваши шестеро детей наверняка совершенно разные...
— Ну почему же? — они похожи.
— Как вы их воспитываете?
— Политикой невмешательства. Пускай мама воспитывает: мамы, они лучше, чем папа, а я в случае чего помогу. Иногда и нотации читать приходится, но это не самое приятное в наших с детьми отношениях.
— Не жалеете, что у вас нет звезды Героя Соцтруда, чтобы пойти и за кого-то из них заступиться?
— Ой, мне недавно сон такой снился! Рядом с нашим домом у Никитских Ворот была металлоремонтная мастерская, и мама мне в полдевятого или без 20-ти девять вечера говорит: «Пойди сделай ключ — я потеряла». Иду, значит, я в мастерскую, уже без пяти, думаю: «Ну, ключ-то успею сделать», и вдруг ветеран подходит, герой. Вопросов нет — очередь я уступил и, не сделав ключа, пошел домой и лег спать, но настолько распереживался, что приснился мне сон: первого Героя Советского Союза я получил за то, что взорвал атомный арсенал НАТО в Африке, причем как? Спичку кинул, сам белой простынкой накрылся, и мимо меня все прошло. Второго Героя дали за то, что в Вашингтон въехал на танке, ну и третьего — уже когда в Третьей мировой войне мы победили, и вот в этом же сне захожу я в металлоремонт...
— ...с тремя звездами...
— ...да, и у меня три ключа, а еще когда-то приснилось, что я Муссолини и меня за мизинец повесили. Хотя его же за ноги повесили — я, наверное, где-то об этом прочел, и вот снилось мне, что я Муссолини, еду куда-то в машине, спасаюсь от итальянских партизан, но меня все равно ловят и вешают за палец. Проснулся вот так (прикусывает палец. — Д. Г.), зубами его зажимал — дикая боль! (Смеется).
— Слушайте, вам надо когда-нибудь сны свои описать...
— Честно говоря, когда их рассказываю, сам удивляюсь: вот сейчас интервью закончим — внизу карета «скорой» уже ждет...
— И Никита, и Николай, ваши дети, тоже в кино снимаются — работы их смотрите?
— Да, все нормально пока. Какие-то замечания делать им я не вправе, потому что сыновья в самом начале творческого пути, и если что-то говорить, можно им жизнь сломать. Никита вот в сериале «Баллада о бомбере» сыграл главную роль, Николаша в «Белой гвардии» снялся — в роли Николки.
— Задам вам последний вопрос: на детях гениев природа, говорят, отдыхает — вас это не расстраивает?
— Андрей Кобзон ответил на этот вопрос замечательно: «На детях гениев природа отдыхает, а дети гениев отдыхают на природе» (смеется).
Дмитрий Гордон
bulvar.com.ua
Комментарии 3